— Дурак, прости Господи.
— Может, это как раз умная мысль. Единственная.
Елоха пожал ноги и подложил ладони под голову.
— Это пьяная мысль. Ты что, здесь спать собираешься? — забеспокоился Виктор.
— Уйди, гад.
— Это мой двор вообще-то.
— Вот и уйди.
Виктор оставил помойной ведро на веранде.
— Так не годится, Дим. Замерзнешь.
Он сделал безрезультатную попытку стянуть Елоху с лавки и чуть не получил измазанным в глине сапогом по зубам.
— Брысь, писатель!
Виктор разозлился.
— Сдохнуть хочешь, Дима?
— Мое дело. Хочу — и сдохну!
— Ну-ка, давай-ка…
Виктор поймал Елоху за ворот пиджака. Он не ожидал, что пьяный сосед в свою очередь поймает за грудки его.
— Виктор Палыч! — дохнул на Виктора жутким перегаром Елоха. — Что делать, Виктор Палыч? Что со страной-то?
Его глаза неожиданно перестали косить и посмотрели беспомощно и трезво.
— Не знаю, Дима.
Виктор, выпрямляясь, потянул Елоху за собой, пока тот наконец не закачался на нетвердых ногах.
— А кто знает? — прошептал он. — Ельцин? Гайдар?
— Нет, это ты должен знать. Ты сам.
— А я-то, я-то что? — просипел Елоха. — Я не коммунист, не демократ.
Они выбрались за ограду, и Виктор, приобняв, повел его по темнеющей улице.
— Потому что люди все решают.
— Пыф-ф! Дурак ты, Виктор Палыч…
Елоху шатало, они каким-то чудом разминулись со столбом, потом их занесло в штакетник, и Виктор убил в грязи тапки. Хорошо, не потерял. Елоха, зараза, растягивал кофту, лез целоваться, смеялся, чуть ли не пускался в пляс и смачно матерился. Виктор дважды мысленно разбегался и бился — сначала в стену Дружковского сарая, затем в синеватую магазинную. Казнил себя за добрые намерения.
У магазина они как раз повернули, компания из веселого и печального клоунов, где-то потерявшая свой цирк.
— Хороший ты человек, Виктор Палыч, — признался Елоха, без смущения вытирая грязные руки о рукав чужой кофты. — Гад, а хороший!
— Передумал жечь? — мрачно спросил Виктор.
— Да ну-у!
— Не пить бы тебе, Дима.
— А я пью? — удивился Елоха. — Я тебе как на духу, Палыч… Жизнь я обманываю, а не пью. Не вижу я ее скотство под этим делом.
— Теперь ты дурак, Дима.
Виктор довел Елоху до белеющего кирпичом столбика, впереди, за тонкими ветками рябины, уперся в небо островерхой крышей Елохинский дом.
— Ты знаешь, что? — сказал Елоха. — Ничего ты в жизни не понимаешь, Палыч! Что ты там пишешь? Кому нужно? Ты выгляни, посмотри — чума-а-а…
— Иди уже!
— Я серьезно. Дохнет страна, и мы вместе с ней…
Елоха развернулся, чтобы еще что-то объяснить, качнулся, затем махнул рукой и затопал по деревянным мосткам к калитке.
— Дима! — окликнул его, уже заходящего во двор, Виктор.
Но Елоха то ли не услышал его, то ли предпочел не отвечать. Скрипнула дверь, слабый свет на мгновение облил ссутуленную фигуру, стукнули сапоги, другой, яркий, электрический, многоваттный свет вспыхнул в комнате. Мелькнула женская тень.
Чего-то подождав, Виктор побрел обратно.
Темень пробиралась с околиц, налипала на деревья и кусты, подкрадываясь к дороге. Тапки были мокрые насквозь.
Конечно, думал Виктор, что мы можем? Что я могу? Рожи с телевизора талдычат об одном, я вижу другое. Я вижу, как выезжают из когда-то богатой деревни люди. Тагировы, Савские, Губкин приехал в прошлом месяце за матерью…
Я вижу Елоху, Лиду, Лешку Пахомова, Нинку Северову, которых новая жизнь прокрутила через свои жернова, выплюнула растерянных, ограбленных государством, не понимающих, как и зачем быть дальше.
Много таких.
А я? Виктор остановился. Неужели я тоже ничего не могу? Развалить сумел, а создать нет? Внушить, как все гнило, смог, а другое что, мимо кассы? Он фыркнул. Ну нет. Сдаваться он не будет. Бог все-таки не обделил талантом.
Сдвинет он, сдвинет эту массу налитого, закинутого в мозги дерьма.
А как иначе? Он — совесть. Он — глагол. Не много ли берет на себя? А хрен, попробуйте сами! Есть желающие? Нет желающих. Ну и молчите.
Виктор добрался до своего участка, закрыл за собой калитку, спрятавшись за голыми кустами, помочился — лень что-то было идти до сортира. Весна, дождик.
Он почувствовал, что зазяб.
Простыть было бы совсем некстати, поэтому, зайдя в дом, Виктор сразу полез в холодильник. А чем согреваться? Правильно, господа хорошие.
