«Граждане! — сказал он, — Чтобы сделаться свободным, французский народ принужден был бороться с королями… В продолжение двадцати столетий Европой попеременно управляли религия, феодализм и роялизм. С мира, ныне вами заключенного, начинается эпоха представительного правления… Имею честь вручить вам трактат, подписанный в Кампоформио и ратифицированный императором Австрии. Мир этот обеспечивает свободу, благосостояние и славу республики…»
Овация покрыла последнюю фразу генерала. Толпа, воодушевленная торжественной обстановкой и речами, любовалась своим героем и рукоплескала ему. Вконец расчувствовавшийся Монж с гордостью смотрел на своего бывшего ученика, говорившего слова, достойные республиканца, смелого борца против монар хии и религиозной тирании, борца за свободу Франции и распространение наук…
Гул овации не утихал. Кто-то вдруг воскликнул: «Да здравствует республика, да здравствует Бонапарт!» Клич немедленно подхватили. Всеобщему ликованию не было границ.
— Да здравствует Бонапарт! — исступленно кричали граждане свободной республики, нашедшие себе кумира, — Да здравствует Бонапарт!..
Никогда не говори «никогда»
Наконец-то Париж, наконец-то родной дом… Наконец-то наступил долгожданный мир, и Монж снова стал профессором, отцом, мужем… Чужие города, чужие судьбы, вихри политических страстей вокруг маленьких и больших итальянских городов и провинций — как это все было недавно и как далеко отхлынуло сейчас. Он снова видит грустную улыбку своей доброй подруги, ее глаза, полные тихого укора.
— Почему же все-таки ты так долго не возвращался? Забыл нас совсем…
— Ну что ты, дорогая… Ни в Риме, ни в Неаполе, ни в Пассериано я не забывал, что у меня есть моя маленькая терпеливая Катрин, которая ждет и скучает. Но у меня есть и Марианна — моя большая и нетерпеливая родина. Вот она и заставляла меня быть так далеко и от тебя, и от нее…
— Мы ждали тебя здесь обе, Гаспар. Ты напрасно так говоришь… Конечно, я и не думала, что ты вернешься к июню — к двадцатилетию нашей свадьбы. Это было бы слишком большим счастьем. Но за полгода, что тебя не было, произошло очень многое. Поэтому ждала не одна я… Тебя здесь выдвинули в
Директорию. Ты должен был стать одним из пяти человек, управляющих Францией, среди которых был и твой ученик — благородный Карно. Теперь он в изгнании. Говорят, едва успел убежать во время фруктидора. А какой из него роялист — не понимаю… Сейчас в директории одни продажные лицемеры, вроде Барраса — в этом, наверное, и твоя вина, Гаспар… Я понимаю, ты мог не приехать по моей просьбе: жена всегда ждет, она обязана ждать. А ведь Совет пятисот ждать долго не может. Ему нужен человек, который будет работать в Париже, а не в Милане. Ну что ж, человек не приехал, и его заменили… А я надеялась, так мечтала, что хоть это привяжет тебя к Парижу, что хоть теперь мы будем жить-вместе, если уж молодость прошла в разлуке…
Монж не знал, как утешить свою подругу, как объяснить, почему он не мог покинуть Италию. Он и себето дать в этом отчет не мог. Так уж получилось. Да и Бонапарт не отпускал.
— Ну оставим, забудем это, — проговорил он, с виноватой улыбкой обнимая Катрин, — Сейчас ведь я в Париже, я с вами, и никуда не еду. Боже мой, как я соскучился по тебе, по Эмиллии, по Луизе… и по моим ребятам из Политехнической школы. А на счет Директории что жалеть — я уже был когда-то министром. Эти интриганы все равно не дали бы жить и работать. Но теперь — все! Только наука, преподавание и семья. Больше никому не отдам своего времени! Теперь мы всегда будем вместе. Я буду аккуратно приходить к ужину и не оставлю вас никогда. Ты веришь мне — никогда! У меня есть свои собственные дела, у меня наука, у меня Политехникум! А потом, есть неплохая идея, которой надо срочно заняться. Я давно об этом подумывал, но решение как-то не приходило. А сейчас оно, кажется, созрело.
Не откладывая задуманного на долгий срок, Монж приступил к реализации своей идеи. Первую попытку изложить более или менее систематически действие простейших машин и их элементов он предпринял в курсе статики для мореходных училищ. Но это было сделано как бы мимоходом. В этом учебнике рассматривались действия сил, а не конструкции машин. Сейчас же Монж задумал мероприятие более радикальное. Машина должна сама по себе стать объектом изучения.
