«Я еще не знаю», — ответил Гиммлер и попросил Беста забрать с собой женщин из состава СС и переправить через ближайшую границу в Данию, где они смогли бы принять душ, поесть и быть готовыми к дальнейшей службе.
Нерешительность Гиммлера еще больше проявилась в разговоре с Шверин-Крозигом, который стал министром иностранных дел вместо Риббентропа и переехал во Фленсбург[160]. Он нашел Гиммлера в отчаянии, оказавшись нежелательным свидетелем в штаб-квартире нового фюрера.
«Граф Шверин, что же со мной будет?» — спросил он.
Шверин-Крозиг не знал, что и с кем может случиться. Германия едва ли нуждалась в министре иностранных дел. Ему казалось, что единственное полезное дело, которое они еще могут сделать, это организовать эвакуацию немцев с востока. Но он попытался ответить Гиммлеру серьезно.
«На мой взгляд, у вас есть три выхода, — сказал он. — Первый — это сбрить усы, надеть парик, темные очки и попытаться вообще исчезнуть. Но, думаю, даже в этом случае вас очень скоро найдут, и едва ли ваш конец окажется достойным. Второй выход — застрелиться, хотя, как христианин, я бы этого не советовал; здесь вы должны решать сами. Что бы я действительно порекомендовал, так это третий выход — поехать прямо в штаб-квартиру Монтгомери и сказать: «Я — Генрих Гиммлер, хочу взять на себя ответственность за все деяния СС». Что будет потом, кто знает? Но если это окажется концом, то, по крайней мере, он будет наиболее достойным».
Гиммлер решил, пока возможно, оставаться кем-то вроде старейшины при кабинете Деница в Плоене. Он был просто не способен осознать, что лишился всех должностей, которые занимал в течение столь длительного времени. Его свита все еще насчитывала почти 150 штабных офицеров и помощников. Но ни Деницу, ни Гиммлеру не была известна полная глубина отречения от него Гитлера. Посланник из бункера так и не донес завещание фюрера до его преемника, а Борман, как впоследствии полагали, был убит, пытаясь выбраться из бункера ночью 30 апреля. Если бы они смогли прочесть тщательно отпечатанные пункты гитлеровского обвинения, они бы по крайне мере узнали чувства фюрера к своему бывшему министру: «Своими тайными переговорами с противником без моего ведома или одобрения и незаконными попытками захвата власти в стране, не говоря уж о том, что они предали лично меня, Геринг и Гиммлер покрыли нашу страну и весь народ несмываемым позором». Все их знания ограничивались тем, что им мог рассказать Грейм — раненый командующий Люфтваффе и его преданный пилот Ханна Райч о припадке ярости у Гитлера, и информацией, содержащейся в телеграмме Геббельса, о распределении основных государственных постов, на которые ни Борман, ни Геббельс так и не заступили. Дениц, озабоченный лишь тем, как избавиться от прошлого и капитулировать, как подобает адмиралу флота, вовсе не желал иметь в своем кабинете человека с гиммлеровской репутацией. Но поскольку в сложившейся обстановке он все еще не осмеливался полностью его игнорировать, он согласился на его присутствие на совете, не давая ему никакой конкретной должности.
Когда 4 мая обсуждались предложенные Монтгомери условия безоговорочной капитуляции, Гиммлер высказал свое мнение наравне с остальными советниками Деница. Он считал, что войска в Норвегии должны сдаться Швеции, чтобы не попасть в русский плен, и что можно будет добиться некоторых уступок, если поступит предложение о мирной капитуляции в других местах за пределами Германии, все еще находящихся в руках немецких армий. Когда Шелленберг, настойчиво путешествующий между Швецией, Данией и Германией в попытках добиться мирного решения вопроса немецкой оккупации скандинавских стран, прибыл, наконец, в пять часов вечера из Копенгагена, он обратился не к Гиммлеру, а к Деницу и Шверин-Крозигу. На следующий день, 5 мая, он снова отправился в Данию, попрощавшись с Гиммлером, который теперь уже его не интересовал.
5 мая Гиммлер собрал своих командиров и советников, среди которых были обергруппенфюрер СС Олендорф из отдела безопасности, обергруппенфюрер СС фон Вейш из тайной полиции и обергруппенфюрер СС фон Херфф, генерал Ваффен СС. Присутствовали также Брандт и Гебхардт, оставивший своих пациентов в Хохенлихене на попечение русских. Перед ними и их коллегами Гиммлер торжественно излагал свои проекты, которые настолько не соответствовали сложившейся обстановке, что их едва ли можно было воспринимать всерьез. Оправдать их можно было только невосприятием реальности в результате шока. Для начала, он не собирался отрекаться и кончать жизнь самоубийством. Он собирался создать в Шлезвиг-Гольштейне свое собственное правительство, чтобы вести независимые мирные переговоры с западными державами. После этого он принялся раздавать своим последователям новые титулы, заверяя, что теперь они приступят к созданию совершенно нового нацистского режима.
