Никто не знает чувств, никто не ведает души, никто не может проникнуть в смиренный покой длинной шеренги официантов в строгих темных костюмах и с белыми салфетками на левой руке, шпалерами стоящих в тот единственный и торже-ственнонастороженный момент, когда сервировка фуршетных столов уже завершена, а посетители в строгом соответствии с правилами удаления от фигур торжества, являют собой восхищенное лицезрение начальства. Наконец, движение между фуршетными столами с закусками и напитками заканчивается.И начинается общее бдение. Оно состоит в поедании горячей пищи. Последняя подается на французский манер посетителям с длинных овальных блюд самими официантами, чья предупредительность в этот момент достигает уже известной кульминации и сопровождается серией патентованных сокращений мышц, превращающихся в чувствительные улыбки, которые может выдавить из себя атлет, таскающий вериги на плечах, руках и ногах. Ах, уж эти национальные кухни! Честь и хвала неведомым поколениям и поколениям бесчисленных ведомых и неведомых в истории кулинарии умельцев, чья добавка соуса, кореньев, присыпка толченого или печеного фрукта, ласкание горячей и холодной температурой мяса и овощей, взибвание, отцеживание и смешение всех составляющих пищи, превращают все эти смеси в неповторимое по своим свойствам блюдо. Назначение, которого одно – быть поглощенным, переваренным и изверженным по всем законам физики, химии и биофизики из тела человеческого! А что же остается от всего этого? Вкус, насыщение пищей и блаженство духа, затемняющее скучные реалии жизни. И только! Нет. Мир в вашем доме устанавливается только за столом, поскольку притупляются на короткое время все кровожадные инстинкты, в котором участвует геном пищи, разлитый по всему вашему телу, трепещущий над вашей душой, в которой пламя вражды и злобы, стяжания и взяточничества, коррупции, все, что заставляет вас в едином порыве бороться за деньги, женщин и власть, все это оканчивается возлиянием и вкушением. И хотя "ни хлебом единым жив человек",но нет человека без хлеба и утешения едой, генома еды, где все поколения национальностей и рас выразили свое отношение к пище в форме национальной кухни. Любовь и поклонение не избегают генома национальной пищи. Они тут, они рядом, они воспеты поэтами и мыслителями всех эпох.Они основа национальной неприязни, национальной терпимости, национальной идеи сверхчеловека. И как сказал один повар,ренегатствовавший со своего ответственного поста: "Все жрут, жрут и жрут…".
Странное сочетание и женских, и мужских лиц генотипов древних народов Кавказа и Закавказья, разбавленных славянским типом с оттенком европейской чопорности и простонародности являл собой сбор примиряющихся сторон. И именно потому, что центром примирения было руководство первопрестольной, примиряющиеся стороны непрерывно возносили тосты в ее адрес, хмуро поглядывая друг на друга, поедая и баранину с курагой, плов "Арарат" с вежливостью в движениях и предупредительностью в речах. Другая сторона с жарким сердцем и холодными глазами оглядывала и посматривала на окружающих, откушивала маринованную свеклу и суп-харчо с орехами, сациви из рыбы, цыпленка – табака, и запивала все это громадными количествами красного и белого вина, которым она почти насильно пичкала своих славянских визави, наполняя вместительные рога с дырами у основания. И вот наступает критический момент примирения, но не от съеденного и выпитого, а от того славянского благодушия, которое помогает окружающим понять, что в первопрестольной всем места хватит, и много еще всеми всякого добра получено будет, если "дружба народов" будет. Степан чувствует себя довольным, раскрепощенным и свободным среди людей, таких приятных и предупредительных в обращении. И кажется ему,что все разговоры, все случаи, от которых он содрогался душой,сердцем, телом, не более чем воображение мысли, выдумка.И где-то там, за стенами красного камня этой гостиницы, места встречи друзей больших начальников, все же есть конкретные места упокоения тех самых людей, с которыми Степан вот так же приятно беседовал, закусывал и выпивал, а затем они от этой выпивки или сразу, или несколькими днями, неделями позже, уходили безболезненно из жизни, оставляя все нажитое людям неконкретным, как он и Бредов, а может быть родственникам и друзьям. Бредов и другие лица начальственного состава от правительства первопрестольной чувствовали себя отменно. Веселились и веселили своих подруг. Можно было, конечно, подумать, что эти молодые глубоко декольтированные как спереди, так и сзади молодые дамочки с длинными твердыми, как кегли ногами и ядреными ягодицами, были женами чиновников и самого Бредова. Но это могло быть только наивное предположение, поскольку даже отличные жены на примирение инославных бандитов едва ли могут быть приглашаемы. Тем не менее, молодые женщины чувствовали себя весьма раскованно, курили, пили и ели от души, возбуждая в темных глазах обеих примиряющихся сторон нездоровый блеск глаз и хищный оскал улыбок. Некоторые из них, как и мужчины со стороны Бредова, время от времени куда-то удалялись, снова появлялись, но уже пахнущие ванной и свежестью и разнообразием причесок и новых туалетов.
