Он тотчас повалился в ноги и стал виниться:
— Пришли двое и продают. Вещи хорошие и дешево. Разве я знал, что это грабленое?
— А кровь на полушубке?
— Они сказали, что свинью кололи к празднику, от того и кровь!
— А откуда они узнали тебя?
— Так пришли. Шли и зашли!
— Ты им говорил свое имя?
— Нет!
— А как же они тебя назвали? Идите, говорят, к Константину Тасину. А?
Он сделал глупое лицо:
— Спросили у кого-нибудь…
— Так! Ну, а ты их знаешь?
— В первый раз видел и больше ни разу!
Прудников ничего больше не мог добиться. Тогда вмешался Келчевский.
— Слушай, дурень, — сказал он убедительным тоном, — ведь от твоего запирательства тебе не добро, а только вред будет! Привезем тебя в Петербург, там тебя твои же продавцы в глаза уличат да еще наплетут на тебя. И мы им поверим, а тебе нет, потому что ты и сейчас вот врешь и запираешься.
Тасин потупился.
— Иди! Мы пока других допросим, а ты подумай!
И Келчевский велел увести Тасина, а на смену привести братьев, по очереди.
Первым вошел Иван Дубовецкий. Высокий, здоровый парень, он производил впечатление красавца.
— Попутал грех, — сказал он. — Этих самых Петрова да Иванова я еще знал, когда они в бегах тут околачивались. Первые воры и, сказать правду, боялся я их: не пусти ночевать, двор спалят, и пускал. Ну, а потом они, значит, в Питер ушли, а там мне стали лошадок приводить и задешево. Я и брал. С одной стороны, ваше благородие, дешево, а с другой — боялся я их, — чистосердечно сознался он.
— Знали вы, что это лошади от убитых извозчиков?
Он замялся.
— Смекал, ваше благородие, а спросить — не спрашивал. Боязно. Раз только сказал им: „Вы, братцы, моих ребят не замайте! >”, они засмеялись да и говорят: „А ты пометь их!> ” Только и было разговора!
Его отослали, а на смену вызвали его брата.
Совершенная противоположность Ивану, Василий был слабогрудый, бледный, испитой парень. Он тяжело дышал и упорно кашлял глухим кашлем.
— Ничего не знаю, — сказал он. — Брат всем делом ведает, а я больной, на печи лежу.
— Знал ты бродяг Петрова и Иванова?
— Ходили такие. Раньше даже ночевали у нас, брат очень опасался их.
Мы снова позвали Тасина. Слова Келчевского, видимо, оказали свое влияние.
— Припомнил я их, — сказал он сразу, как вошел. — Петров — один, а другой — Иванов. Петров тоже и не Петров, а беглый какой-то… Познакомился я с ними, когда они в Царском жили, а потом ушли в Питер и оттуда мне вещи привозили. Их там шайка целая. Всех-то я не знаю, и никого не знаю, а только главное место, где они собираются, это будки на шоссе.
— Девять и одиннадцать? — спросил я. — Славинского и Сверчинского?
Тасин тотчас закивал головою:
— Вот-вот! У них все гнездо! Там они и живут, почитай, все!
— Все. А ты кого знаешь из них?
— Только двоих и знаю.
Больше от него узнать было ничего невозможно. Мы собрались уезжать. Двух Дубовецких и Тасина при нас же отправили с конвоем в Петербург, а следом за ними поехали и мы сами. Келчевский потирал руки.
— Ну, значит, эти душители все у нас!
— Надо думать!
— Скажите, пожалуйста, — обратился ко мне Прудников, — откуда вы узнали про этих… ну, как их… сторожей?..
— Про Славинского и Сверчинского? Очень просто. Я был у Славинского.
— Были?! — воскликнул Келчевский.
Мне стало даже смешно.
— Я эту ночь ночевал у него в сторожке, — сказал я и рассказал обо всем происшедшем.
— Видимо, этот Мишка — у них штука немалая, — окончил я.
— Значит, их всех и арестовать можно?
— Можно, но надо уловить момент!
— Отлично, — засмеялся Прудников. — Сперва уловим момент, потом их! Поручаем это всецело вам.
Я поклонился.
Мы приехали в Петербург. Я отправился домой отдохнуть и позвал к себе Ицку, а Келчевский с Прудниковым поехали продолжать свои допросы.
— Слушай — сказал я Погилевичу, — вот в чем дело…
Я рассказал ему про свою ночевку в будке № 9, описал Мишку, Славинского, девушек и окончил свой рассказ словами:
— Так вот надо теперь, во-первых, выследить всех, кто там бывает, и узнать их имена. Раз! Потом узнать, когда они там соберутся. Два! И три — переловить их. Но это уже не наше дело. Наше дело накрыть! Понял?
— Ну и чего же тут не понять! — сказал Ицка.
