— У вас на уме ничего не было?
— Было малость, — ответил он, усмехаясь, и продолжал: — На опушке сели и пиво выпили. Я бутылки тут же разбил и говорю: «Пойдем в лес». И мы пошли… Я впереди, Горностаев за мною, а сзади Феоктист. Тропка-то узенькая. Кругом лес. В лесу темно. Тут мне и пришла эта мысль… дело это самое. Я остановился и ногу вперед выставил. Горностаев за нее запнулся и упал на землю, а я — на него. «Ты что?» — кричит он. А я его носом в землю и кричу Феоктисту: «Держи ноги». Феоктист говорит: «Боюсь», а я: «Держи, а то и с тобой то же будет!»
Горностаев все трепыхается, тогда я снял со штанов ремешок, накинул ему на шею и стал тянуть. Ну, тот похрипел, рукой махнул и кончился. Задохся то есть. Тут я встал, начал деньги искать. Всего семь рублей да эти копейки! Феоктист весь дрожит, а я ему говорю: «Раздевай его!» Раздели. Пальто я велел Феоктисту на себя надеть, его пиджак под свой надел, а остальную мелочь в его рубашку узелком завязал. Сделали мы все это и пошли прочь. «Ехать теперь нам никак нельзя, — говорю я. — Идем в Паново…» И пошли.
Кабак был открыт, всего одиннадцать часов вечера. Местные парни гуляли, и мы с ними. Выпили, закусили и пошли. Только отошли, а у кабака шум. Прошли еще (к лесу шли), слышим, что бежит кто-то за нами и кричит. Мы остановились. Тут к нам подбежал молодой господин. Одежда на нем хорошая, шляпа серая и на носу пенсне. «Где, — спрашивает, — тут урядник живет? Меня у кабака мужики обидели. Я жаловаться хочу. Где урядник?»
Я был зол, что я у Горностаева денег не нашел. А как увидел его, тотчас в голове мысль появилась. «Мы, — говорю, — знаем, где урядник! Мы вам покажем. Пожалуйте с нами!»
Он и пошел. Идет сзади и все жалуется, как его у кабака обидели. Феоктист шепчет мне: «Куда ведешь его?» Я ему: «К уряднику». Он так и побледнел. Известно, молодой. Только подошли мы к лесу, господин вдруг и примолк. Я обернулся к нему: «Пожалуйте, — говорю, — к уряднику!» А он вдруг как откачнется, вскрикнет и — побежал… Почувствовал, значит. Только со страху побежал не на дорогу, а по самой опушке метнулся. Да так скоро… Я его нагнал и толкнул в спину. Он и упал… Позвольте закурить, ваше превосходительство, во рту пересохло.
Я позволил. Он вынул из кармана коробку, достал папиросу, спички, закурил и опять принял непринужденную позу, а Потатуев стоял, опустив голову с безучастным видом.
— Ну, упал, — сказал я, возвращая Сумарокова к прерванному рассказу.
— Упал… — начал снова Сумароков. — Я, как и в тот раз, бросился ему на спину и ремень — на шею. Минут пять лежал на нем, думал, что он чувств лишился. А он лежит, и хоть бы что. Только на последок весь задрожал и ногами вскинул. Феоктист дрожит: «Я, — говорит, — убегу!» Тут я ему погрозил. Сняли мы с господина всю одежду, сорочкой лицо прикрыли и пошли. Сперва леском, потом на шоссе, потом опять в лес. Там легли спать и до шести часов спали. Встали и пошли в Петербург. А тут ломовой порожним едет. «Довези!» Он за сороковку и довез…
— Ну, а потом что?
— Потом-то? Известно: прошли мы на Александровский рынок и я там все за четырнадцать рублей продал. Оставил только очки да шляпу. Деньги получив, я Феоктиста от себя прогнал, а сам путаться стал.
Он замолчал и потом с огорчением прибавил:
— Никакой в этих делах и корысти не было. Так, глупость!
Их увели.
Это двойное убийство было совершено в ночь с 15 на 16 июня 1886 года.
В Лиговском лесу утром 16 числа был найден голый труп задушенного мужчины, а через какой-нибудь час в лесу за Пановым найден еще труп также задушенного и также совершенно раздетого человека. Первый принадлежал Горностаеву, а второй — молодому человеку, студенту Духовной академии, сыну псаломщика Василию Ивановичу Соколову.
Розыск был произведен по горячим следам. Потатуева, как стрелочника, знал в лицо жандарм на Лиговском вокзале, который видел его 15-го вечером выходящим из вагона с каким-то мужчиной и убитым Горностаевым.
Потатуева арестовали, и он повинился.
Сумарокова же взяли прямо на квартире, где он был прописан.
