Гений и злодейство, или Дело Сухово-Кобылина

Рискну предположить: для Ст. Рассадина, для его работы в жанре «биографии писателя» идеальный автор, то бишь объект постижения, — ну, скажем, тот, кто создал «Песнь Песней» или «Слово о полку Игореве», от силы — Гомер. Писатель, от которого ничегошеньки не осталось, кроме — вот уж, впрочем, оговорка так оговорка — того, что он написал.

Или, если предполагать не столь экстравагантно, Грибоедов, чьи архивы, письма пропадали в 1826-м, 1829-м и еще — в пожаре 1877-го. Или Фонвизин — в своей известной книге о нем Рассадин процитирует чьи-то слова, сказанные с сожалением: дескать, сведения о жизни Дениса Ивановича в таких-то и таких-то годах не сохранились, после чего добавит от себя без явственной горечи, даже словно бы вдохновляясь и засучивая рукава: «Что ж, век ограбил, век пусть и возместит. Пробелы в биографии писателя может заполнить жизнеописание его эпохи и тех ее деятелей, которых она выставляла напоказ…»

Но там — Фонвизин, XVIII век, к писателям небережливый, «пробелы»… А сухово-кобылинская биография известна (чуть не сказал: как назло), да еще невероятно колоритна, драматична, со многими интимнейшими подробностями, не по воле писателя выставленными напоказ.

Все так, и Рассадин ничего этого не прячет, не исключая распространенных и опасных, для свободы и репутации, подозрений в уголовной причастности его героя к убийству. Больше того: он сам начинает собственное следствие, доискиваясь, виновен или не виновен? Убил или не убил? А все ж и эта книга писана так, как писалась бы, если бы сведения о частной жизни Сухово-Кобылина не сохранились. Сгинули…

Как рассказать, написать биографию художника? Ответов множество, среди них и такой: никак. Потому что все равно не выйдет.

Общеизвестно: Толстой, спрошенный, в чем идея «Анны Карениной», отвечал, что, если б мог объяснить в одной-двух фразах, не стал бы писать роман. Иначе говоря, язык искусства непереводим на другое наречие; в биографии же писателя, живописца, композитора главные события, конечно, — то, что они сотворили, и, выходит, биограф как раз берется переводить «Анну Каренину» на свой язык (занятие безнадежное) или говорить не о ней, не о создании писателя и, стало быть, о пустяках.

В общем, своим опытом, своими суждениями, наконец, неудачами своих биографов лучшие художники доказали, что настоящее их жизнеописание невозможно. В принципе.

Одним из способов преодолеть безнадежное, выразить невыразимое, достичь предела, который заведомо недостижим, стали художественные, «выдуманные» биографии реальных творцов: самый ранний пример в России, кажется, «Моцарт и Сальери», идя дальше, вспомним и булгаковского «Мольера», и тыняновских «Кюхлю», «Вазир-Мухтара», «Пушкина». Лучшие из художественных жизнеописаний, однако, не отменят жанра документального — подчеркиваю: жанра вообще, только б он был или считался документальным, документированным; тут, по несчастью, но и вполне неотвратимо, даже поверхностные, пошлые книги этого рода пребудут у читателя в особенном фаворе.

Почему — достаточно ясно; все хотят знать, «как на самом деле было», часто не понимая, что сама по себе документальность надежности ни в коем случае не гарантирует. «Документы врут, как люди» (Тынянов). Он же — о документах, может показаться, наинадежнейших, достовернейших, «авторских»: «Сам человек — сколько он скрывает. Как иногда похожи его письма на торопливые отписки! Человек не говорит главного, а за тем, что он сам считает главным, есть еще более главное. Ну и приходится заняться его делами, договаривать за него, приходится обходиться самыми мелкими документами».

Приходится… Договаривать… То есть — да бывает ли она вообще, подлинно документальная (понимай: равновеликая истине) биография?

Рассадин-то, во всяком случае, точно уверен: не бывает.

Возможно, именно эта уверенность принуждает его не столько доверять документам, Монбланы которых выросли вокруг Сухово-Кобылина, сколько вгрызаться в то, что и есть «еще более главное», главнейшее из главных: в художественные сухово-кобылинские создания. И притом, вернее сказать, для того же, для достижения той же цели привлекать множество аналогий, подчас парадоксальных, обращаться к творчеству других мастеров, нередко совсем иного времени.