Попивая горячий напиток, Еврухерий о чем-то задумался и не заметил, как появились Шнейдерман и Вараниев. Очнулся, лишь услышав голос председателя: «А товарищам чаю?»
Все поздоровались друг с другом, уселись поудобнее за столом и стали обсуждать проблемы, от решения которых напрямую зависел успех партии.
— Я так думаю, что основные усилия надо сейчас направить на поиск и привлечение в наши ряды евреев, которых мы можем рассматривать как перспективных, — начал Розогонов.
Возразил Шнейдерман:
— Я так думаю, что найти таковых сейчас будет нелегко.
— Я согласен с Бобом Ивановичем, — отметился Вараниев.
— А ты что скажешь, Еврухерий? — обратился к Макрицыну председатель.
— Думаю, товарищи, что поискать можно, но только вМоскве, не привлекая иногородних.
— Обоснуйте свои позиции, товарищи, — попросил председатель.
— Давайте посмотрим на ситуацию трезво, — начал Виктор Валентинович. — Что было тогда, в те годы, когда товарищ Лемин набрал себе столько соратников? Тогда имелись условия. А именно: евреи были прижаты: черта оседлости, запрет на государственную службу, ограничения на поступление в университеты, погромы… Все вместе взятое вызвало рост недовольства в еврейской массе и желание изменить ситуацию коренным образом. Сделать это можно было только путем революции, и наиболее умные евреи сыграли решающую роль в ее подготовке и проведении, а в последующие годы в защите ее завоеваний. Что мы имеем сегодня? Все недовольные давно уехали, а довольным революция не нужна. Дискриминации никакой нет. Поэтому если кто и уезжает, то исключительно по материальным соображениям. На учебу, работу, передвижение и даже на должности в руководстве страны ограничений нет. Следовательно, чем им быть недовольными? Нечем. А раз так, то и в коммунистическую идею их поверить не заставишь.
— Согласен, — подал голос Макрицын.
— И я согласен, — поддержал его Шнейдерман.
— Дабы решить проблему, все средства хороши — слишком благородную цель мы преследуем, и правнуки нам скажут «спасибо». Когда других путей нет, мы сами должны организовать погромы, но не участвовать в них, — настаивал на своем мнении председатель. — Виктор Валентинович, сколько стоит один человеко-день по заявке на погром?
— Думаю, номинала три от однократного участия в демонстрации протеста. Если обычный человеко-день стоит около трехсот рублей, то примерно восемьсот пятьдесят рублей получается. А привлечь надо будет никак не меньше ста человек.
— А если взять костяк человек тридцать и к ним за водку толпу подогнать? — спросил председатель, разламывая в кулаке сушку.
Встал Шнейдерман:
— Во мне семь кровей или восемь. Мой дедушка по папе был еврей. Я не просто против, а категорически против любых использований антисемитизма нашей партией! Ильич никогда не рассматривал антисемитизм как средство борьбы за правое дело.
Вараниев поддержал Шнейдермана, а затем и Макрицын занял такую же позицию, не совсем понимая, о чем идет речь.
— Ну, что же, — недовольным голосом заговорил Розогонов, — партийная дисциплина превыше всего, и я вынужден подчиниться мнению большинства.
— У меня вопрос, — взял слово Макрицын. Было видно, что Макрицын возбужден и нервничает. — Какие деньги могла бы заплатить партия, чтобы купить вождя?
Все присутствующие недоуменно переглянулись.
— Любые! — уверенно ответил председатель. — А вы что, кого-то имеете на примете? Кто-то продается?
— Я знаю, как поставить во главе партии настоящего вождя.
— А я что, не настоящий? — спросил опешивший Розогонов.
— Вы — председатель. А нужен вождь, — пояснил Еврухерий.
Откровения ясновидящего не порадовали председателя. Неприятная, тревожная тишина наступила в комнате. Все молчали. Отчетливо доносился стук настенных маятниковых часов из спальной комнаты, превращенной хозяином в склад партийной литературы. Розогонов задумался. Шнейдерман сосредоточенно рассматривал запонки, купленные по случаю на блошином рынке. Вараниев, подперев руками подбородок, сидел с отсутствующим видом. Наконец Шнейдерман нарушил молчание:
— Долго сидеть будем или, может, домой пойдем?
— Вас никто не держит, — сказал как отрезал председатель.
