«Отроковица? Ты где такое увидел?»
«На берегу. На плите могильной. Так и выбито — отроковица».
«Ну, так думаю, что девственница», — не ударил лицом в грязь Цезий.
Смирнов с облегчением прислушивался и расслаблялся. Как истинный аналитик искал опору в обыкновенных словах. «Я из рода шаманов, — утверждал, закопавшись в сухую траву, невидимый Цезий, — я мир тонко чувствую. Не первый раз на Хреновом острове. Всё изучил, всё знаю. Тут рядом совсем начинается заброшенная дорога в деревню Жуковку. От острова до Жуковки всего ничего, вёрст пять. Поначалу — песок, потом — по колено тёмная вода, дальше глубина метров десять, не больше. Рукотворное море затопило все здешние леса, деревни, часть города Бердска затопило, до сих пор всплывают со дна то лавка резная деревянная, зеленью подводной обросшая, то ошкуренное бревно, то подушка торфяная, цвет тот же. Так что не шляйся, Федосеич, по плавающим островкам…»
Смирнов не выдержал и позвал: «Эй…»
Но на такое имя ни Цезарь, ни Федосеич не откликнулись.
Отроковица-девственница или дракон китайский — это они готовы были обсуждать, но что им кто-то по имени «Эй». Они про такого не слыхивали. Прятались, как бородатые птицы, в сухой траве на расстоянии вытянутой руки и делали вид, что ничего такого не видят и не слышат.
Смирнов наугад похлопал Цезия по плечу.
Боялся, что вскрикнет, задёргается под его рукой мощный рыжебородый потомок шаманов, завопит, матом нервным покроет чувственный мир, но рыжебородый не вздрогнул, не откатился в сторону. Чего вздрагивать и откатываться? Рука Смирнова, как сквозь воздух, не встретив никакого сопротивления, прошла сквозь его плечо. Ну да, говорил же генерал Седов: «Даже коснуться нельзя». Правда, говорил про деву речную, дескать, не фиксируется она ни на плёнке, ни в памяти цифровика. А тут два мужика: один — Федосеич, другой — потомок шаманов. Ещё вчера Смирнов пил с ними настойку из волчьей ягоды, судака ел, запечённого в слое грязи, — а тут рука прошла сквозь всё плечо Цезия. Почему же тогда чёртова стрела в сухом дереве дрожала так страшно? И почему дракон, пусть и китайский, воздух портит, как долгий гром? И почему вопят на берегу придурки с мечами?
«Мория! Даин, Даин!»
Медленно доходило: сон это!
А раз сон, бояться нечего, ничто ему не грозит.
Смирнов даже поднялся и пнул сердито рыжебородого потомка шаманов, скорчившегося в сухой траве. Правда, нога и на этот раз никакого сопротивления не встретила, зато заныла, снова заболела голова.
Да что же это такое? Что же это такое делается?
Смирнов с детства любил читать книжки. Про бородатых гномов и светлых эльфов, про свирепых орков и злобных гоблинов, про такие вот серебряные кольчуги, оперённые стрелы и шлемы. «Барук Казад!» Только бы им поорать. «Гномы, к топорам!» Прекрасно каждое слово помнил из тех книжек, хотя предпочитал другие, в которых герой решительно спасал принцессу с помощью автомата Калашникова, потому что никогда, даже в детстве, не хотел быть придурком из замшелой прогорклой сказки, а всегда хотел быть добрым молодцем десантником из будущего, любящим спорт и прекрасно знающим сопромат. Он тоннами читал такие книжки, иногда сутками жил в мечтательности, как в сладком тумане. Однажды перепаивал в лаборатории старый резистор и задумался, забыл отключить питание — в итоге диодный мост выгорел, и метровый кабель сгорел, а сам Смирнов чуть не замочил штаны. В радиокружок ходить перестал, но книжки читать не бросил.
7
Осмелев, спустился на берег.
И буквально сразу увидел дракона.
Ну, прямо как на реверсе той золотой монеты.
Хищный, угловатый, чешуйчатый, перепончатокрылый.
Не то чтобы в самом деле взращён исключительно на цветах зла, но — отталкивающий! Как передутый дирижабль завис, покачиваясь, смердя, над заиленными серыми песками, над кирпичными руинами, брюхо лоснится, мелкие придурки в кольчугах и в звериных шкурах бегают под ним, как мыши, в его тени. Совсем мелочь, молекулы по сравнению с летающим чудищем, вот опустится на них и раздавит. Пойти, что ли, почесать ему грязное чешуйчатое брюхо, как большой свинье, подразнить придурков гоблинов и троллей, а то вырядились как спанчбобы.
