Несколько раз она задавалась вопросом, а не ищут ли ее в Подольске как убивицу отчима. Вздрагивала и сжималась в комочек, когда в буфетную входил пропустить стопку-другую очищенной водки квартальный надзиратель Игнат Савич Свищев. В подобные минуты она всякий раз отвечала невпопад и глупо улыбалась, отчего у квартального сложилось впечатление, что ум у буфетчицы Ксюши короток и она немного не в себе. Впрочем, так, самую малость… А так, пригожая деваха!
– А вы славные ребята, – заметил как-то Генке с дядей Игнат Савич, махнув одну за другой две стопки «белоголовой». – Приютили убогую сиротку, пестуете ее… Бог вам воздаст за это благодеяние.
– Благодарствуйте, – отвечал Генкин дядя, в уме удивляясь, почему квартальный надзиратель все время называет их Ксюшу убогой, однако не споря и не переча (а перечить полициантам вредно для здоровья, как показывает практика). – Да и то: кто ж, как не мы, поможет сиротке? Верно ведь?
– Верно, очень даже верно, – удовлетворенно отвечал Игнат Савич, затем доброжелательно окидывал взглядом дядю и Генку и уходил, прихватив с собой балычка или зернистой икорки, за что, естественно, как и за принятую водочку, ни гроша не платил.
Впрочем, был полицейский надзиратель Игнат Савич Свищев человеком не из худших, ежели не сказать, из лучших, а что до того, что он не платил в буфетной за водку и закуску, так оно уж как-то повелось. Никто не платил за такие «мелочи», будучи в квартальных надзирателях и имея на «своей территории» гостиницу. Не платил Семен Андропович Сысоев, царствие ему небесное, не платил ушедший в отставку в чине надворного советника Альфред Хасанович Минибабаев. Не платил за сие даже предшественник Игната Савича на должности квартального надзирателя Зигмунд Карлович Шмальтцер. А человек этот, Зигмунд Карлович, надо сказать, был неподкупный и кристально честный. Однажды он отказался от взятки в триста рублей, отчего позже был награжден светлой медной медалью «За непорочную службу» и золотым портсигаром стоимостью в семьдесят пять рублей. О нем даже писали в «Московских губернских ведомостях» с присовокуплением фотографической карточки в парадном мундире и фуражке – о как! Что же касаемо Игната Савича, то он обещался со временем выправить Ксюше законный документ, чтобы жила она спокойно и была бы учтена государственными службами. Себя полицейский надзиратель Свищев числил, несомненно, в числе людей государственных, обремененных посильной властью.
Однажды Генка пришел в буфетную хмурый.
– Надоело, – с ходу буркнул он и в сердцах топнул ногой.
– Что надоело, Гена? – не поняла его настроения Ксения.
– Все!.. Все надоело! – Геннадий сел у стойки и уныло уставился в пол. – До чертиков! Надоело прислуживать всем, надоело выпрашивать у дядьки гроши; беспросвет полнейший надоел, от которого спасу нету. Ведь ничего не происходит, понимаешь? День похож на день, и завтрашний день будет такой же, как вчерашний…
– А что в этом плохого? – удивившись, спросила Ксения.
– А что же тут хорошего, – махнул рукой Геннадий. – Нет, может, кому-нибудь такой расклад жизни и нравится. Старичку какому-нибудь… Чтоб день за днем ничего не происходило. Но… Только не мне, – заключил он.
– Покушать хочешь? – спросила Ксения и участливо посмотрела на Генку. – Супчику, а?
– Да какого супчику! – вскричал уже Геннадий и зло посмотрел в глаза девушке. – Неужели ты не понимаешь, что это гибель! Для этого я заканчивал гимназию? Чтобы прислуживать потом проезжим крестьянам, торговцам и коммивояжерам, считающим копейки?!
– Ну-у, я не знаю…
– Вот именно! Ты не знаешь! И ни черта не узнаешь, если всю жизнь проведешь в этой буфетной… А я знаю, не для этого!
Генка встал и подошел к Ксении.
– А ведь где-то есть другая жизнь, – мечтательно и воодушевленно произнес он. – Там звучит музыка. Там люди ходят в театр… Веселятся… Влюбляются… Ты была хоть раз в театре?
– Нет, – ответила Ксения.
– И не будешь, ежели всю жизнь проторчишь здесь, – усмехнулся Геннадий. – А я был… – Он мечтательно закатил глаза. – Это незабываемо. Волшебно…
Ксения вдруг вспомнила графиню Головину, которую видела на постоялом дворе в Подольске, когда была еще Капой. Вспомнила, как она была одета, как мягко сползал по ступеням шлейф ее платья, как высоко и гордо держала голову… Графиня, в этом не было никакого сомнения, была из другой, волшебной жизни, которая есть и о которой сейчас и говорит Геннадий. Есть другая жизнь! Но ее, Капы, в этой жизни нет. Прав, тысячу раз прав Генка…
