Милюков, воодушевившись, заговорил о том, что необходимо предупредить намерения германского командования. В этом, кстати, состоит и союзнический долг русских.
– Наступление необходимо. Помимо стратегических сообра жений мы должны помнить, что наш народ устал от бесконечных поражений. Посудите сами: даже Брусиловский прорыв закон чился скандалом. Победа вооружит народ надеждой, она продует страну подобно сквозняку.
«Но что будет в окопах? – задумался Корнилов. – Солдат надеется на замирение. Он уже домой собрался…» Милюков порывисто поднялся:
– Генерал, давайте же спасать Россию! Затем он буднично осведомился:
– У вас автомобиль? Прекрасно. Поедем в вашем. Заезжайте за мной. А по дороге кое-что еще и уточним.
Внезапно он затянул рукопожатие и с улыбкой глянул Корнилову в самые глаза.
– Лавр Георгиевич, я знаю ваше отношение к завтрашним господам. Но потерпите уж… так вышло. Что поделаешь? Исп– рохвостилась наша с вами Русь горемычная!
И снова Лавр Георгиевич подпал под обаяние умелой и тщательно дозированной доверительности. Что и говорить, новые министры ничем не походили на прежних, царских, старорежимных. У тех от напыщенности даже брюки в коленях не сгибались, так и подпирали, словно два столба. Эти же… ну разве можно сравнивать? Этим и брали…
В автомобиле по дороге в Таврический дворец Милюков неожиданно спросил Лавра Георгиевича о генерале Крымове.
– В прошлом году я был на фронте, в Румынии, и попал на его участок. После ужина разговорились и проговорили, представьте, до утра. Он мне доказывал, что от таких, с позволения сказать, союзников, как Румыния, нам одни заботы. Что стоит одно только растяжение фронта на сотни верст!.. Мне понравилось, как он рассуждает, мыслит… Вы, кстати, знаете, что он сейчас в Петрограде?
Корнилов изумился. Генерал Крымов со своей дивизией находился на самом южном фланге русско-германского фронта. Какон оказался вдруг в столице? Вызов? Но чей? И почему не зашел, не показался? Что за конспирация? Лавр Георгиевич был уязвлен. С генералом Крымовым его связывали самые дружеские отношения.
Автомобиль ехал вдоль решетки причудливой ограды Таврического дворца. Над голыми деревьями парка взлетали стаи ворон. Грязный подъезд был запружен серыми солдатскими шинелями… Приехали.
Выбираясь из машины, Милюков скороговоркой предупредил:
– Генерал, прошу вас об одном: выдержка, выдержка и еще раз выдержка. – И прибавил, когда они стали подниматься по ступеням: – Попали, батенька мой, в стаю – лай не лай, а хвостом виляй!
Комиссар Нахамкес оказался мужчиной громадного роста, с запущенной окладистой бородой. По обличию – настоящий губернский завсегдатай салонов и общественных собраний. Он и одет был как интеллигент средней руки – в измятую поношенную тройку. От комиссара Гиммера, наоборот, так и шибало застарелой местечковостью. Маленький, с бритым сморщенным лицом актера-неудачника, он брызгал неутоленной злобностью. Особенно неукротимо поглядывал на мундир Корнилова. Таких, как Гиммер, частенько отлавливали в тылах Юго-Западного фронта и вешали за шпионаж.
Нет, политик из Корнилова совершенно никудышный! Если бы не выдержка Милюкова, вся затея с исправлением приказов по армии закончилась бы сокрушительным провалом.
Лавр Георгиевич сдержанно обрисовал создавшееся положение с командными кадрами. Офицерство, даже раздавленное страхом необузданной расправы, продолжало оставаться на своем посту. Но надо же понять: одно дело – погибнуть от руки врага в бою, совсем другое – получить штык в живот от своего солдата. А солдат продолжают науськивать, поощрять к расправам с «золотопогонниками». Им внушают, что сознательный солдат обязан подчиняться не офицеру, а Совету. Однако Совет находится в Петрограде, а на передовой судьба и сама жизнь солдата целиком и полностью зависят от распорядительности офицера. Без кадрового офицерства армия – как лодка без руля, как корабль без капитана.
Высказываясь, Корнилов ловил себя на том, что в глубине сознания не исчезает главный раздражитель: у кого приходится выпрашивать ярлык на спасение русской армии? У каких-то двух пархатых комиссарчиков!..
