— Вам нужно научиться пить вино, — сказал он строго. Я чувствовала себя совершенно разбитой, мне было стыдно, и на глаза навернулись слезы.
— Ну нет, — произнес Гренвиль, и его голос, до этого насмешливый и резкий, вдруг потеплел, — не надо плакать. В день рождения нельзя плакать, — и он вновь приложил платок к моему лбу.
— Я н-никогда раньше н-не ела жарен-ного лебедя, — сказала я, запинаясь, и закрыла глаза; воспоминания о пережитом позоре заставляли меня невыносимо страдать.
— Это не лебедь, это бургундское, — проговорил он. — Лежите тихо, сейчас все пройдет.
Голова у меня все еще кружилась, и я была так рада ощущать на лбу крепкую руку Гренвиля, словно это была рука моей матери. Мне совсем не казалось странным, что я лежу, ослабевшая и разбитая, в какой-то темной комнате, а Ричард Гренвиль ухаживает за мной, будто опытная сиделка.
— Вы мне сначала совсем не понравились. А теперь нравитесь, — сообщила я ему.
— Нелегко сознавать, что до того как понравиться, я показался вам настолько тошнотворным, что вас стошнило.
Я засмеялась, но тут же снова застонала: лебедь все еще давал о себе знать.
— Прислонитесь к моему плечу, — предложил он. — Бедная малышка, такое печальное завершение дня рождения.
Я почувствовала, как он сотрясается от беззвучного смеха, но его голос и руки были на удивление нежными, и я чувствовала себя очень хорошо рядом с ним.
— Вы похожи на Бевила, — сказала я.
— Вовсе нет, — ответил он. — Бевил джентльмен, а я обыкновенный прохвост. Я всегда был паршивой овцой у нас в семье.
— А Гартред?
— Гартред — сама себе голова. Вы, наверное, и сами это поняли в детстве, когда она была женой вашего брата.
— Я ненавидела ее всем сердцем, — сообщила я.
— Вас трудно осуждать за это.
— Она довольна, что опять вышла замуж?
— Гартред никогда не будет довольна, — ответил он. — Такой уж она уродилась, жадной до денег и мужчин. Она положила глаз на Энтони Дениса задолго до смерти вашего брата.
— И не только на Энтони Дениса, — заметила я.
— У вас были ушки на макушке, как я погляжу, — ответил он.
Я поднялась и поправила волосы, пока он одергивал на мне платье.
— Вы были очень добры ко мне, — произнесла я официально, внезапно вспомнив о своем возрасте. — Я никогда не забуду этого вечера.
— Я тоже, — ответил он.
— А сейчас, не могли бы вы отвести меня к братьям?
— Думаю, что могу.
Я вышла из темной комнатенки в освещенный коридор.
— А где же мы провели все это время? — спросила я с сомнением, бросив взгляд через плечо.
Он рассмеялся и покачал головой.
— Бог его знает. Скорее всего, граф Маунт Эджкум расчесывает в этом чуланчике свои волосы. — Он, улыбаясь, поглядел на меня, на мгновение его рука коснулась моей головы. — Кстати, я хочу сказать вам, что никогда еще не сидел рядом с женщиной, которую тошнит.
— Я тоже никогда еще так не позорилась перед мужчиной, — ответила я с достоинством.
Он наклонился и неожиданно подхватил меня на руки словно ребенка.
— И я никогда еще не проводил время в темной комнате с такой красавицей, как вы, Онор, без того, чтобы не добиваться ее любви, — сказал он и, прижав меня на секунду к себе, опустил на пол.
— А сейчас разрешите отвести вас домой.
Таков правдивый и верный рассказ о моей первой встрече с Ричардом Гренвилем.
Меньше чем через неделю после описанных событий меня отослали обратно в Ланрест к матери в наказание за плохое поведение, а дома замучили наставлениями, раз по двадцать на дню напоминая, как подобает вести себя воспитанной девушке моего возраста. Оказывается, я всех поставила в неловкое положение: Джо — тем, что сделала этот дурацкий реверанс герцогу Бекингемскому и, к тому же, оскорбила его жену Элизабет, усевшись обедать за стол, предназначенный для знати, куда ее не пригласили. Затем я бросила Мери на весь вечер, и многие видели, как я скакала на стене замка с каким-то офицером, и, наконец, далеко за полночь, в неприлично помятом и растрепанном виде вышла из отдаленной комнаты замка.
Такое поведение, строго заметила моя мать, возможно, навсегда лишит меня расположения света, и если бы был жив отец, то он, скорее всего, тут же отослал бы меня в монастырь года на два-три, чтобы за это время все позабыли о моих выходках. Но сейчас, когда отец умер… Больше она не могла ничего придумать и лишь горько сетовала на то, что мои замужние сестры Сесилия и Бриджит должны скоро родить м не могут пригласить меня к себе, и, значит, я должна остаться дома.
