Утром он проснулся от ласкового прикосновения. «Жив», – подумал он. Коншенс прикладывала к его ободранной до костей спине росистые травы и пела.
– У тебя красивый голос, – прошептал он, улыбнувшись.
Она кокетливо ему подмигнула, повернулась к стене. Стена была голубого цвета.
Дим, превозмогая боль, встал, поднял подругу на руки. Они приблизились к стене. И стена пропустила их.
– Смотрите, на каждой картине женщины, женщины! Если не считать автопортрета...
– И они все чем-то похожи друг на друга, словно писаны с одной натурщицы.
– А я знаю этого художника. Знаю в лицо. Уверяю, он совершенно не похож на небритого типа, который смотрит на нас с автопортрета.
– Вы правы, – вмешался экскурсовод. – Владимир Никодимович здесь совершенно другой. А вот женские портреты... Знаете, глядя на них, мне кажется, что я нахожусь не в художественном салоне, а в поле, среди океана ромашек. Да... Однако, – глядя на часы, прошептал экскурсовод.
И повел любителей живописи к экспозиции картин другого художника.
Он положил перед собой чистый лист, взял ручку, подумал немного и написал: «Был грустный осенний вечер. Луна смотрела сквозь фату холодного тумана. Ветра не было, но была сонная печаль в ветках озябшей ивы. Из мрака стылых вод озера на берег наползала тишина. Спеты колыбельные песни, рассказаны сказки...
След на влажном песке. Человек, оставивший его, никуда не спешит. Что ищет он в этом царстве осенней дремы?.. Вот он сел на камень, запустил руку в тело берега, вырвал из него ком глины. Помял в руках и вылепил человечка. Посадил перед собой на камень. Вытер руки о сапоги и вздохнул тяжко.
– Зотов, – обратился сам к себе, – дальше-то что? Может, петельку на шею?
– Врешь, – услышал голос.
Повернулся – рядом сидит старик в ватнике.
– А чего мне врать-то? – Зотов закурил. Усмехнулся старик.
Плеснуло у берега, дрогнула озерная гладь, и поток воспоминаний устремился в нутро Зотова. Разгорелась вода, соприкоснувшись с сердцем. А в воде Любушка плавает, супруженька.
– Обидно мне, понимаешь?
– Болтун! – хохотнул старик. Закашлялся, отгоняя дым. Отбросил носком ботинка кинутую Зотовым сигарету.
Устала девушка резвиться в теплой воде, вскарабкалась на сердце и повалилась ничком в трепещущую мякоть.
– Как подумаю, все внутри переворачивается. Душа стонет.
– Душу не трогай. Что ты о ней понимаешь? Мальчишка... Ты из футляра-то выйди, влезь в голубиные глаза, поднимись повыше да на свои переживания посмотри – это вообще, а в частности – самому себе правду сказать не можешь.
– Заткнулся бы ты, старик, а? Знать ничего не знаешь, а нос суешь! Про голубиные глаза... Что плетешь-то?
– Рот мне не затыкай... Не надо. Вспомни, как в командировке, с официанткой... Да еще друзьям рассказывал, с подробностями. До Любушки твоей дошло. Через людей. Легко ли ей было?
– Трепался от скуки.
– Я и говорю – трепло ты... А с табельщицей, Валентиной... А? – Старик хихикнул.
– С Валькой – было дело. Шутка. Поиграли – и горшок об горшок.
– Игра – это для тебя. – Старик вздохнул.
– Ты, дед, словно мужиком не был.
– Все мы до поры на чужих баб поглядываем. Девушка вцепилась в пульсирующую мякоть, как приросла, не выплеснулась с водой. Забурлило озеро и успокоилось. Только фыркает кто-то. Брызгает водой. Смахнул Зотов с лица холодные капельки. Темень. Старик отвернулся и что-то хворостиной на песке рисует.
– Как водичка? – спросил Зотов у вышедшего на берег мужчины.
Тот молчит. Смотрит на Зотова и ладонями плечи потирает.
Зотов прищурился, вглядываясь в лицо ночного купальщика, и узнал. Аж подскочил! Метнулся и не думая саданул мужчину кулаком в челюсть. Лежачего бить не стал.
– Вставай, приятель, – дрожит голос Зотова от возбуждения. – Поднимайся. – Нагнулся, повернул голову поверженного к луне и...
Хохочет старик.
– Прошибся малость? – спрашивает ехидно.
– Кто это?
– Опять притворяешься. Иль мужа Вальки-табельщицы не признал?
Мужчина встал на ноги, обхватил голову руками и пошел по берегу. Даже не оглянулся.
– Странный ты человек, Зотов. Невинного ударил и не извинился... А тот, которого считаешь любовником супруги, тоже не виноват.
