Большой кабинет был освещён стоявшей на столе лампою, под широким шёлковым абажуром, который смягчал свет, но не мешал ему разливаться. За столом сидела молодая женщина со светлыми волосами, с красивым, спокойным выражением лица; левой рукой она подпёрла голову, правою быстро и твёрдо водила пером по бумаге. Когда, поднимая голову, она обмакивала перо в чернила, видны были её большие серые глаза, правильный нос, крупные губы, подчёркивающие породистость и благородство всей фигуры.
Тихий, подавленный стон вырвался у смотревшей в окно… В глубине отворилась дверь кабинета, и вошёл «он». «Он» наклонился к писавшей женщине, обнял её за шею и, нагнувшись к столу, стал читать через её плечо. Повернув голову при его входе, русая женщина улыбнулась ему, кивнула головой и продолжала писать. Окончив чтение, он правой рукой поднял подбородок писавшей; оба, глядя друг другу в глаза, смеялись, с хорошим, светлым выражением лица людей, понимающих друг друга… «Он» нагнулся ещё ниже и долгим поцелуем прильнул к её губам.
Если бы не двойные стёкла, они могли бы слышать отрывистый хриплый стон, вырывавшийся из груди той, которая стояла теперь на коленях в снегу и, прильнув головою к раме, глядела на них, не отрывая лихорадочно блестевших глаз.
Снова в кабинет открылась дверь; теперь вошла весёлая, нарядная мамка, подбрасывая вверх смеющегося красивого ребёнка; и «он», и русая женщина сразу протянули руки, и крошечное существо стало переходить от одного к другому. И вдруг, из-за юбки кормилицы, незамеченная до сих пор, вынырнула кудрявая головка девочки лет трёх. Воспользовавшись тем, что малютку теперь держал «он», девочка быстро вскарабкалась на колени русой женщине и стала целовать её, охватив за шею, смеясь и не допуская к ней малютку.
Но ведь это — её дочь!.. Её, той, которая стоит в снегу на коленях, это её Рита, её дитя… Зачем же? Зачем? И обезумевшая, отуманенная голова делает бессознательное движение, ударяется в стекло… Глухой, странный удар… Дрожание стёкол услышано в кабинете. «Он» бросается к окну, видит за ним что-то тёмное. Проходит несколько минут, длинных, страшных как вечность… «Она» лежит распростёртая на снегу, но сознание ещё теплится в ней. Вот шаги… бегут… огонь… «он» нагибается над ней… хватает её за плечи, поднимает… О, Боже правый!.. Он узнал её…
— Маня! Маня! — крик его вырывается безумной радостью, и он уже держит её у своей груди… Крепко-крепко руки охватили её стан… — Помоги!.. — приказывает он…
Кто-то поднимает её застывшие ноги… Её несут… Она охватила руками его шею, глаза её широко раскрыты, полны муки, и бледные губы шепчут только:
— Андрей… Андрей!..
Её внесли в тот же кабинет… Ни кормилицы, ни ребёнка уже не видно, но русая женщина стоит посреди комнаты и ясным, твёрдым взглядом встречается с её глазами. Её кладут на диван… Тут слёзы вдруг прорываются из её груди, она глухо рыдает! В душе её один вопрос: «Что будет? Что будет теперь?»
«Он» стоит на коленях у дивана, крепко сжал в своих руках её заледеневшую ручку, в глазах и радость, и ужас, и сердце бьётся одним вопросом: «Что будет? Что будет теперь?»
У стола стоит русая женщина, она бледна как та бумага, по которой только что писала, глаза полны безысходной тоской, и в ушах звенит один вопрос, точно кто кричит его в её собственной груди: «Что будет? Что будет теперь?»
1901
