— Так, я не понял, она, что совершенно не знает, что происходит между мужчиной и женщиной в постели? — Смеясь Зореан несколько раз кивнул головой.
— Скорее всего, тем забавнее будет ее туда завлечь!
Я же, вернувшись в свою гостиную, была атакована Гвен.
— Вы зачем дурочкой прикидывались? Что такие достойные мужчины обо мне подумают? А если они расскажут отцу, какая я бестолочь, то отец очень рассердится и накажет, а страдать будем мы обе!
Она говорила много, а я слушала и понимала, где бы она не находилась, она продолжала по инерции бояться отца. А вот с моим присутствием, она полностью согласилась и принимает все, как должное.
— Гвен, — прервала я ее эмоциональную речь. — Отец и мать погибли. Ты одна спаслась.
— Неправда, — закричала она. — Вы же слышали, что сказал его светлость…
— Гвен, научись смотреть правде в глаза. Родители тебя бы просто так не покинули. По крайней мере, хотя бы попрощались.
Я легла на диван и, попробовав «нырнуть» в собственное подсознание, встретилась с девочкой. Она по прежнему была в образе 7-летнего ребенка.
— Девочка, — я обняла ее за плечи, — к сожалению это правда. Но мы теперь вдвоем и мы все выдержим. Вот ты хотела рисовать. А почему не рисуешь?
Я огляделась вокруг. Зеленый туман был повсюду. Но вспомнив, как я, представив свои руки, увидела их, увидела свой новый искусный маникюр и кольцо, попыталась воссоздать мольберт и кисти, карандаши и бумагу. Вообщем, все принадлежности художника, какие могла вспомнить зрительно. Потом провела краткий ликбез, рассказав о Клоде Моне и, опять-таки, представив зрительно его картины, которые помнила до мельчайших деталей — «Тополя», «Осенняя река», «Садовая дорожка» и некоторые другие, ведь это был любимый художник Дениса. Огромные фолианты с репродукциями картин всегда лежали на видном месте дома и в офисе. Супруг любил, разглядывая чудесные изображения природы, думать о делах. Самые удачные решения приходили в его голову, когда он рассматривал Моне, Айвазовского, Куинджи.
Гвен восторгалась, глаза ее загорелись, она забыла обо всем вокруг и начала рисовать.
Когда я очнулась, возле меня тихо на стуле сидела Карлитта.
— Барышня отдохнули? Значит, будем обедать! Его светлость уехали по делам вместе с бароном Ворджаком, а обедать в одной комнате с этими невоспитанными проходимцами порядочной девушке нельзя. — Она жалостливо погладила меня по голове и продолжила:
— Я их подлую мужскую натуру знаю. Я только этим де Шаверни посмотрела в их бесстыжие глаза, все поняла. Они же вас на ходу раздевали.
Я не стала перечить этой доброй женщине, а с удовольствием отобедала в своих покоях. Герцог вернулся уже перед ужином и навестил меня.
Прежде всего его интересовало мое состояние здоровья. А на ответ — «Все хорошо», немного замявшись, начал говорить, что в жизни многое надо принимать стойко, а родители не вечны. Перебив его, я ответила, что знаю, что родители погибли. Они бы никогда не оставили меня саму, тем более не поговорив и не попрощавшись. Но отец давно готовил меня к тому, что придется расстаться. Он приучил меня к этой мысли. Потом честно ответила, что знаю что такое магия, но никогда ею не занималась. Герцог, произведя какие-то манипуляции, удивленно уставился на меня. Судя по виду, он ни как не мог поверить, что кто-то, обладая большими возможностями, мог отказаться от изучения и освоения магии, тем более запретить это своему ребенку. Но, очевидно, оставив на потом выяснение этого вопроса, задал следующий — «Желаю ли я освоить магию под его руководством?». Я же, целый день ждавшая этого разговора и предложения, с радостью согласилась. Завтра, с утра де Баргартен пообещал освободить мой медальон от функции ограничителя, и тогда же предоставит мне график занятий.
Как то незаметно разговор перешел на братьев де Шаверни. Очень мило улыбнувшись, герцог заметил, что мне удалось убедить братьев в своей «невинной, бесхитростной целомудренности» и полном неведении о многих вещах, которые девицы, окружавшие их ранее, знали с детства.
— Вскоре вам предстоит осада и соблазнение. Справитесь ли вы сами? — Да, я и не сомневалась, что его светлость меня раскусил. Это было ясно по тому, что он не мешал братьям, «распушив хвосты», старательно меня смущать. Только мило молчал, сдерживая улыбку.
