Я чувствую, как рядом напряглась Мэгги. Без лишних слов охранница переворачивает страницу журнала и подсовывает его под стеклянную панель. Пальцы дрожат, пока я ищу знакомое имя на странице.
– Ее тут нет, – говорю я. Я отодвигаю журнал, но Ванда меня останавливает.
– Вчера, в шесть тридцать пять, – повторяет она. – Я сама ее регистрировала.
Я скольжу пальцем вниз по странице, пока не нахожу указанное время. Бренди Батлер.
Написано почерком моей сестры Джослин.
У меня невольно поджимаются пальцы в кроссовках. Я знаю, это она: помню, я еще смеялась над тем, как глупо она пишет букву «Е», сильно наклоняя ее вниз, как будто та пытается дотянуться до пола.
Мэгги злится, начинает спорить с охранницей и требует разговора с начальником тюрьмы.
– У Гленна Лоуэлла нет дочки по имени Бренди Батлер, – говорит она.
– Это она, – перебиваю я ее.
Мэгги разворачивается и смотрит на меня. Я киваю.
– Это почерк Джос.
Брови у Мэгги ползут вверх. В ее взгляде читаются изумление и жалость. Этот проклятый день едва начался, а уже утомил меня.
– Пошли, – говорю я ей. – Он умер, все кончено, значит, можно уходить.
Мэгги колеблется. У меня снова начинают дрожать колени. Она бросает взгляд на охранницу, в котором читается угроза: «Я об этом обязательно кому-нибудь доложу». Затем хватает меня за руку.
В этот момент раздается жужжание ворот за стойкой, и к посетителям выходит охранник с планшетом в руке. Не поднимая головы, он выкрикивает имя.
– Эдвардс!
В зоне ожидания встает мужчина в костюме. Он двигается робко, как школьник, которого позвали в кабинет директора посреди урока.
– Клиент вас ждет, – говорит охранник. Эдвардс сует в подмышку манильскую папку и проходит мимо нас с Мэгги с вежливым кивком. Он не знает, кто мы такие.
Пальцы Мэгги на секунду сжимаются, и я понимаю, что она его тоже узнала. Может быть, благодаря той документалке об убийствах под названием «Снять маску с монстра», если решилась ее посмотреть. А может быть, потому, что следит за ходом апелляции Стоукса. В конце концов, ее племянница стала его последней жертвой, и она вполне может считать, что надо быть в курсе событий.
Как бы то ни было, она нервничает, и это чувство передается и мне. Я знаю, мы не ошибаемся: перед нами адвокат, который вот уже десять лет пытается начать новое слушание по делу Уайатта Стоукса.
Уайатта Стоукса, «огайского речного монстра», приговоренного к смертной казни из-за нас с Кэлли.
– Идем, Тесса, – рявкает Мэгги резко, как будто мы задерживаемся по моей вине. Она отпускает мою руку, и я сама следую за ней на улицу.
Двери за нами захлопываются, и тюремная темнота остается позади. Солнце бьет в глаза.
У лица Мэгги точно такое же выражение, которое было в суде в тот день, когда Стоукса приговорили к смерти. Как будто весь мир лишили света. Я не присутствовала на оглашении приговора. Мы с мамой и Джослин смотрели местные новости в гостиной, чтобы узнать решение судьи. Когда приговор был озвучен, какой-то оператор снял Мэгги и Бонни Коули, маму Лори, на лестнице.
Я никогда не понимала, почему Мэгги там выглядела недовольной. Все надеялись, что Стоукса приговорят к смерти: так и случилось. Мэгги ничего не сказала репортерам; зато Бонни посмотрела прямо в камеру и сказала, что на казни Уайатта Стоукса будет стоять в первых рядах.
Я слышала, как Мэгги объясняла Кэлли, что после убийства Лори тетя Бонни стала совсем другой. На предварительном слушании Бонни поджидала Стоукса на лестнице суда, чтобы, пока его вела полиция, прямо в лицо назвать его «отродьем сатаны». Бонни так сильно ненавидела человека, убившего ее дочь, что не могла нормально жить, пока не узнала, что его приговорили к смертной казни.
Но, глядя на Мэгги сейчас, я понимаю: потеря кого-то очень важного и любимого необязательно вкладывает в сердце человека ненависть. Это чувство либо сидит внутри, либо нет, оно прячется, словно опухоль, пока не дождется подходящего момента, чтобы вылезти наружу.
До этого дня я не осознавала, сколько во мне этой ненависти. Нет, я не чувствую ненависти к Стоуксу из-за того, что он заставил всех нас жить в страхе. Не испытываю ненависти к отцу за то, что он сел в тюрьму, и даже не злюсь, что он не сумел продержаться лишнюю пару часов, хоть и знал, что я еду попрощаться.
