Восьмиклассником, начитавшись Власа Дорошевича и Льва Кассиля, я начал издавать подпольную, точнее — подпартную газету. Ничего особенного. Правда, в ряде статей содержалось прозвище директора школы — "Гыр-Нога". Первый номер газеты оказался и последним. Единственный экземпляр был изъят у какого-то растяпы беспощадной рукой завуча-исторички. Не удостоив газету прочтения, "Железная Дама" брезгливо бросила её в портфель. А потом была химия. Вёл её сам директор — грозный Гольденберг, мужественный золотокудрый красавец, которому шла даже хромота от фронтового ранения. Посреди рассказа о солях щелочных металлов он, ни к кому не обращаясь, задумчиво произнёс: "Интересно, а кто такой — Гыр-Нога?" — и демонстративно скрипнул протезом, произведя тот самый звук, от которого и пошло прозвище. Я понял, что ведётся расследование, и увидел своё будущее в довольно мрачном свете...
Назавтра на большой перемене классная руководительница Полина Абрамовна могучим бюстом загнала меня в угол и конспиративным тоном сообщила: "Я выкрала и уничтожила твой дурацкий пасквиль. Но учти на будущее!" И после жуткой паузы: "С ума сойти! Подпольная газета в советской школе... в моём классе!.. Имей в виду — ОН догадывается, кто автор и редактор..." Все мы, конечно, знали, что Полина — жена директора, но я "прикинулся валенком": "Кто — ОН?" "Как это кто?" — распахнула Полина печально-насмешливые библейские глаза. "ОН — Гыр... Тьфу, директор школы! Кто-кто... Дед Пихто! С вами с ума сойдёшь..." — и величественно удалилась, плавно колыша синим панбархатом.
В тот же день "Гыр-Нога" остановил меня в коридоре: "Назначаю тебя заместителем главного редактора школьной стенгазеты! Но — без глупостей, мистер Херст!" И — вдогонку: "В другой раз классная дама тебя не спасёт!"
А главным редактором был Александр Александрович Энгельке...
ВЕЧЕР ДЛИНОЙ В ТРИ ГОДА
Той зимой семья моего дяди, учителя физкультуры, получила комнату в учительском доме. А другую комнату занимали, как оказалось, Александр Александрович и его жена Вера Михайловна. Увидев меня у Коржинских, Сан-Саныч пригласил и к себе. Потом визиты к нему стали регулярными... Три года таких встреч представляются мне сейчас долгим-долгим зимним сибирским вечером в тесной комнате, где кроме единственного окна были письменный стол, кровать и книжные шкафы, из которых выглядывали корешки неведомых мне книг на разных языках. Кроме русского и латыни там присутствовали немецкий, английский, французский, итальянский, испанский, португальский, шведский, датский, голландский, греческий, финский, болгарский. "Вы все их знаете?" — "Знаю романские и два германских, на других только читаю. А думаю на русском и французском". Оказывается, фамилия Энгельке — шведская, от предка, пленённого под Полтавой. Отец Сан-Саныча был русским дворянином, полковником-сапёром в Советской армии, доктором военных наук, а мать — француженкой. "Я не помню её, она умерла, едва я родился..."
Сан-Саныч рассказывал мне о своём детстве. Смешная бонна-француженка, а затем пажеский корпус... Это — до революции. Потом — кавалерийская школа РККА, гражданская война, поход на Варшаву и гибель полка, из которого остались в живых два раненых шестнадцатилетних конника. Сан-Саныч — один из них. Дальше — Ленинградский университет (романское отделение), биржа труда и некоторое время — работа продавцом в книжной лавке.
В тридцатые годы Сан-Саныч служил на Балтийском флоте — в звании старшего лейтенанта преподавал иностранные языки курсантам военно-морского инженерного училища, ходил с ними в плавания. Как он попал в мой родной город, я не спрашивал — ждал, когда расскажет сам. А пока жадно слушал и как будто явственно видел совершенно иную жизнь, очень непохожую на наше полудеревенское сибирское бытование...
Однажды я застал Сан-Саныча за странным занятием: он аккуратным почерком записывал в тетрадь какие-то стихи. "Это вы так быстро стихи сочиняете?" Он усмехнулся: "Стихи пишут, а сочиняют нечто другое..." Как выяснилось, он записывал свои переводы стихов французского поэта Эредиа. Мне запомнилась первая строфа: "Так пьём, будь что будет, дай чокнусь с тобою, Тому, кто пьёт дольше, почёт и хвала. Украсим чело его пышной лозою. Да славится хором король пиршества!" Я спросил: "Это про алкоглотиков, против пьянства?" — "Эредиа не писал агитстихов, здесь он рисует весёлую студенческую пирушку. Когда ты будешь большой и умный, узнаешь разницу". Я не удержался от бестактного вопроса:
