— Так вот почему я здесь оказался... А я-то ломал голову.
— Эрл, все наши разговоры неофициальные. Вы только подумайте вот о чем. У вас есть несколько возможных вариантов будущего. Вы можете торчать в Арканзасе и оставаться копом. Не исключено, что квалификация и неподкупность помогут вам со временем выбиться в начальники. Но и тогда какой-нибудь хитромудрый политикан или газетный щелкопер сможет поставить вас на колени ради пары-тройки лишних голосов или хорошего гонорара.
Эрл молчал.
— Или... Да, подумайте насчет «или». «Или» может оказаться чем-то таким, о чем вы даже не мечтали. Посудите сами: кто-то обращает внимание на ваш талант, ваше умение, и вам больше нет нужды прозябать в Арканзасе. В Арканзасе никто никогда ничего не добьется. Взгляните на Хозяина Гарри и Фреда С. Беккера: это лучшее из всего, что когда-либо производил Арканзас. А вам нет никакого смысла быть здоровенной рыбиной в такой мелкой луже, как Арканзас.
— Мне нравится Арканзас.
— Купите там летний домик.
Они свернули на Прадо, проехали по ее широкой полосе, обрамленной буйной растительностью, мимо кафе, грубо подражавших парижскому стилю, вдоль аляповато украшенного бульварчика, выполнявшего функции разделительной полосы, уставленного многочисленными статуями, каменными скамейками и усаженного пальмами, миновали «Севилью-Билтмор», где жили гангстеры, а затем повернули налево, к «Пласе».
— Нет, вы только подумайте об этом, — продолжал гнуть свое Роджер.
— Как, ты сказал, тебя звать, сынок? — проговорил Эрл.
Роджер тяжело вздохнул, даже не пытаясь скрыть раздражения.
— Ладно, покажите хвастуну из Лиги Плюща, что вы его ни в цент не ставите, потому что ему не довелось драться на Иводзиме. Но позвольте признаться: я кажусь милым и безобидным парнем только потому, что мне положено казаться милым и безобидным. Это называется крышей. Так мы работаем. Для памяти: меня зовут Роджер Сент-Джон Ивенс. Роджер Ивенс. Я говорил вам, что служу шифровальщиком? Это тоже крыша. Я офицер Центрального разведывательного управления, главный резидент здесь, в Гаване, и подчиняюсь только Карибскому отделу в Лэнгли, Плановику и директору ЦРУ. Так что я большой человек. Уж поверьте мне. А Уолтер-Френчи — мое второе "я".
— Ладно, сынок, я верю, что ты очень большая шишка. А теперь я хочу, чтобы ты сходил погулять, потому что я должен перекинуться парой слов с этим вот малышом Уолтером, и от того, что он скажет и как объяснит кое-какие вещи, известные нам обоим, будет зависеть, останусь ли я здесь или улечу домой ближайшим самолетом.
— Договорились, — ответил Роджер. Он перегнулся через спинку переднего сиденья к Уолтеру-Френчи и сказал: — Ну, не испортите дело!
* * *
Время шло, а двое мужчин все так же сидели рядом в автомобиле, приткнувшемся к тротуару около похожего на пирог пятиэтажного здания «Пласы». Раскинувшаяся далее площадь, известная под названием Центральный парк, начала заполняться людьми. Гавана была исключительно беспокойным городом, и сегодняшний день ничем не отличался от любого другого. Тротуары заполнили кубинцы в соломенных шляпах и белых костюмах, направлявшиеся на работу в Старую Гавану, на Прадо или куда-то еще. Престарелые леди с темно— и светло-коричневой морщинистой кожей начали расставлять свои столики и принялись скручивать сигары для touristas. Для сутенеров и различного рода жучков было еще рановато, но они тоже должны были вскоре появиться, уж будьте уверены.
Наконец Френчи сказал:
— Хорошо, Эрл, я вам все выложу, но козыри на руках у вас. Вы им нужны. А это, позвольте заметить, кое-чего стоит.
— Ты так ничего мне и не сказал. Это-то тебе ясно? Я довольно долго хотел тебя разыскать, так что нам все же придется кое о чем поговорить. Кое-что выяснить.
— Эрл, там просто нечего выяснять.
Эрл посмотрел ему в глаза, и Френчи спокойно выдержал этот пристальный взгляд. Его глаза не забегали, даже не прищурились; не было вообще ни одного из признаков нечестной игры или попыток что-то скрыть, с которыми Эрлу приходилось встречаться тысячу раз, если не больше. Эрл ничего не упускал: дыхание парня не участилось, не замедлилось, зрачки не дергались ни налево, в попытке что-то вспомнить, ни направо, как бывает, когда человек пытается что-то скрыть; его горло не пересохло, он не пускал петуха и не хрипел, откашливая мокроту (что было верным признаком лжеца). Он держался спокойно — возможно, даже слишком спокойно. Это было врожденным качеством Френчи, черт бы побрал его таланты: он мог смотреть кому угодно прямо в глаза, говорить что угодно и с такой страстью, что человек даже против воли начинал ему верить.
