А Растулла, смеясь, взял ее голову в крепкие ладони, насильно приподнял, развернул и заставил посмотреть.
Синяя слепящая гладь растворялась в буйстве зелени, сплошь покрывавшей берег. Казалось, тысяча искусных мастериц день и ночь тщательно подбирали пряди крашеной шерсти, чтобы соткать этот мохнатый ковер, отливающий разными оттенками зеленого. Кое-где сквозь него едва пробивались ярко-белые, голубые с золотом и металлически-блестящие крыши дворцов; обычные жилища целиком скрывались в листве. Отсюда, с моря, не верилось в существование обширных подворков, ухоженных садов с полянами, цветниками и дорожками, да и вообще хоть кусочка открытого пространства в сплошном южном лесу.
А горы, вздымаясь над лесом крутыми, подсвеченными солнцем уступами, все до единой увенчанные вечнольдистыми и снежными сверкающими уборами, в которых отражалось небо, почему-то казались, наоборот, близкими и доступными, как будто к их вершинам вели удобные, прорубленные кем-то ступени. Мильям знала, что это не так: пики Южного хребта были совершенно неприступны, если не считать нескольких тайных троп, недолговечных из-за частых обвалов.
Она полюбила эти горы, как в детстве — пологие склоны и невысокие вершины Срединной цепи. Знала их по именам: Арс-Теллу, Уй-Айра, Альскан, Ненна, Пан-Теллу, Лайя… Могла часами любоваться ими, особенно с моря.
А без моря Мильям вообще, наверное, не смогла бы теперь жить.
Растулла-тенг, чьи глаза исчезали в узких щелях, когда он смеялся над ее страхами; достиг своей цели. Он всегда добивался того, чего хотел, силой ли, смехом или тем и другим одновременно. Он мог бы, без сомнения, заставить ее полюбить и его самого. Но поставить такую цель не приходило ему в голову.
Последний раз Мильям видела его восемь с половиной месяцев назад. Целых четыре ночи: Растулла знал, что Матерь Могучего не послала его жене точной уверенности в сроках.
Днем у него были какие-то другие дела. А перед отъездом на границу он и не подумал проститься — просто не пришел на пятую ночь. Как всегда. Мильям давно привыкла.
Она поплыла к берегу. Поднялось легкое волнение, море закучерявилось барашками. Волны шли наискось, и приходилось плыть почти им наперерез, чтобы не снесло в сторону от купальни, к отвесному обрыву Лайи, Кобылы-горы, купающей в прибое каменную гриву. Мильям то и дело получала хлесткую пощечину: море показывало неразумной женщине свой неуживчивый нрав. На берег она вышла совершенно обессиленная.
Прислужница Айне запричитала, чуть ли не заголосила, поминая попеременно то Матерь Могучего, то Врага Его, искушению которого так легко поддается Мильям-тену, и неизвестно, не простер ли Враг уже свою беспросветную тень над младенцем в ее чреве. Сделав подобное предположение, старуха каждый раз извлекала из-под покрывала седую косицу и откусывала кончик волоска: откупная жертва, призванная не дать сбыться нечаянному пророчеству. Иногда забывала; а может, попросту боялась остаться совсем без волос.
Главное, что она не забывала быстро и ловко освободить Мильям от мокрого одеяния, высушить тело и волосы мохнатым одеялом, растереть жесткой рукавицей, прогоняя пупырышки гусиной кожи, и набросить на хозяйку сухое платье. Затем движения прислужницы становились медленнее, тщательнее: из купальни Мильям выходила в полном облачении супруги славного тенга, чей дворец возносится островерхой крышей над прочими жилищами, а виноградники может сосчитать лишь зоркоглазый скальный сокол.
О том, что Растулла — один из самых богатых тенгов Южного побережья Гау-Граза, Мильям узнала почти случайно, когда уже носила второго сына. До тех пор, обретаясь в уединении, общаясь лишь с Алла-тенгом и прислугой, она была уверена, что на этой земле вот так, в странных, разделенных многочисленными стенами жилищах, именуемых дворцами, живут все.
А узнав, задалась вопросом: неужели ему жаль было принести семье какой-нибудь местной невесты жениховы дары? Гневить Могучего, похищая в чужом селении, едва ли не со свадьбы, незнакомую девушку, не знающую обычаев и даже языка его земли, — зачем?.. Ответа не было.
