Потом она что-нибудь придумает. Что делать, как быть, как жить дальше.
Так жарко… В этом году свадьба Мильям была… должна была стать третьей в их селении, так что осень уже полностью отвоевала у лета горы и долины, обагрила сады и виноградники, охладила воду рек и источников. В тех, других, горах тогда бушевал зимний буран… лучше не вспоминать. А сколько она пролежала больная, в беспамятстве?.. Никак не меньше месяца, иначе служитель не говорил бы еще о десяти днях как о некоей мелочи… И вот — яркое летнее солнце над головой. Как такое возможно?
Чужая, совершенно чужая страна…
Сплошной кустарнике коричневыми стручками и длинными, в палец, иглами. Сквозь него не продраться… Значит, надо обойти; но не возвращаться. Ни за что не возвращаться… туда.
«Соединю вас по Его закону… „Тенг“ по-вашему „ван“.
По какому такому закону?! Здесь, где лепят одно к одному несколько жилищ, где даже не позволяют звездам заглянуть в очаг!… Какой может быть закон, если ее свадебное покрывало занялось огнем на подворке, а нового ей, конечно, не дадут выткать? И мужчина, который увез ее силой, похитил, презрев всякие законы, небесные и земные. Она даже имени его не запомнила… только узкие насмешливые глаза. Как заглянуть в них — не выпив накануне волшебного напитка?! Как остаться с ним… на целую ночь?!
Она выбежала на тропинку, узкую, каменистую, круто спускавшуюся куда-то вниз. Нет, по тропинке — нельзя, так ее скорее поймают. По ту сторону тропы густо сплетали ветви странные кусты и деревья: одни колючие с сизыми шишечками и одуряющим запахом, другие высокие и продолговатые, словно пламя светильника, а у третьих с ярко-зеленых стволов и веток клочьями.слезала красная кора.
Мильям свернула в лес. Бежать стало пружинисто и мягко, будто по ворсистому ковру.
Море теперь мелькало между стволами совсем близко, вспыхивая там и тут горячими искрами. Смотреть на него с каждым взглядом становилось все больнее; Мильям щурилась, сжимала пальцами виски. Хорошо, что склон сбегает вниз… так легче идти… только слишком уж круто… Она спускалась от дерева к дереву, отдыхала, привалившись к каждому стволу, и с каждым разом эти остановки-передышки делались все длиннее, и все труднее было собраться с силами, чтобы двинуться дальше…
Но она не упадет. Она уйдет, убежит, доберется… вот только куда?!.
Потом. Сейчас главное — не потерять сознание на этом склоне… А море уже недалеко. Скоро она узнает, какое оно — на ощупь, на вкус? — море…
— Мильям!
Голос донесся сверху, издали — чересчур издали и сверху, она даже не сразу узнала свое имя, искаженное гортанным акцентом. Бежать!!! Или затаиться тут, в кустах, — они пройдут мимо, не найдут, не поймают… Или?!!..
Бежать.
Она обеими руками оттолкнула от себя шершавый ствол. Древесные кроны и морские блики закружились в девичьем танце, попеременно застилая глаза полупрозрачными покрывалами.
— Мильям!!!
Ближе. Гораздо ближе…
С разбегу она влетела в колючие лапы кустарника, исцарапала лицо, запуталась волосами. Вырвалась, оставив на ветвях длинные черные нити из кос… Приметила следующий ствол вниз по склону, до которого нужно во что бы то ни стало добежать…
Искры на море. Мозаика неба сквозь кроны. Теплый пружинистый ковер, ткнувшийся в лицо сухой мешаниной листьев и игл.
— Мильям!.. — и еще длинная цепь чужих, отрывистых и злых слов.
Ее рывком перевернули лицом вверх — узкие глаза, перекошенный рот, рука, занесенная для удара. Мильям зажмурилась.
Все.
…Он говорил, бормотал, шептал, и среди его слов не было ни одного понятного, кроме ее имени, — а ее имя все повторялось и повторялось: укоризненно, испуганно, обиженно, нежно… И руки — на волосах, на шее, на плечах, на груди… Гладили, успокаивали, баюкали, как ребенка… Потом подняли в воздух и мягко закачали, прижав к груди.
Мильям открыла глаза. И увидела море — поверх мужского плеча.
Сквозь мутную пелену слез.
