— Слышите? Я с вами разговариваю, Мильям! Вы разумная женщина, иначе он не понадеялся бы на вас. Но вы вряд ли знаете хотя бы десятую долю того, что он здесь натворил, ваш муж…
Тишина. Гулкая, пустая тишина — без звука, без дыхания. Но этого не может быть. Наверное, он устал, задремал ненадолго… или разминулись на пять минут две передатчицы… Сейчас. Он вернется.
— За менее чем пятнадцать лет в Глобальном социуме было произведено несколько сотен локальных дестрактов. Как правило — в блоках общественного значения или в местах большого скопления людей. Общее число погибших тянет на пол-Гауграза, попробуйте себе представить. Впрочем, возможно, эти цифры вас даже радуют: все-таки гибель врагов, глобалов…Однако мы четко отрегулировали спасательные механизмы и снабдили население средствами индивидуальной защиты, так что в последние годы большинство дестрактов проходило практически без жертв. Чтоб вам было понятнее: наши люди научились спасаться. Не все, но многие. А вот ваши фанатичные дурочки, деструктивщицы, — нет. Ваш супруг спокойно посылал их на смерть.
Это неправда, безотчетно отметила Мильям. По словам Робни, они почти всегда возвращались. Уходили незамеченными, сквозь стены: откуда глобалам знать о союзе первых дочерей в семьях с древними силами Гау-Граза… Сказать ему об этом, Робни?
Робни?!!..
— А потом был Любецк. Вы хоть что-нибудь слышали о Любецке?
Она неуверенно кивнула.
— Сомневаюсь, чтобы он вам рассказал. Правду.
Робни молчал. Уже слишком долго, чтобы цепляться за мысль о мимолетном отдыхе или опоздавшей передатчице. Молчал.
А Сам говорил. Говорил, не сводя с Мильям голубого льдистого взгляда, и постепенно будто втягивал ее в себя, всю, до дна. И вот она уже не вслушивалась в себя с отчаянной надеждой — она слушала его, вживалась в его слова, проникалась ими, по горло наполняясь ужасом и болью.
Город. Огромный, такой, что и не представить: почти три миллиона человек… больше, наверное, чем гальки на всем Южном побережье… Колоссальный пчелиный улей в десятки уровней и сотни тысяч блоков-сот под защитным куполом… Мужчины, никогда не державшие в руках оружия… Женщины, не признававшие разницы между собой и мужчинами… Дети, уверенные, что горы и звезды — это такой рисунок на мониторе…
Это была их жизнь. Ненастоящая, неправильная, глобалья — но жизнь. Была.
И обрушилась в один момент, смялась лепешкой слоеного теста под тяжестью внешнего воздуха и неба, лопнула изнутри миллионами взрывов, сгорела, расплавилась, задохнулась… И одни погибли сразу, не успев понять и проснуться, а другие, тоже ничего не в состоянии понять и предпринять, кричали от страха и безнадежности, а потом уже только от боли, нечеловеческой боли…
Безоружные мужчины… самоуверенные женщины… дети…
— Он знал, что так будет. Что будет так страшно. Он и хотел напугать нас, не важно, какой ценой. И ему это удалось, Мильям. Но к своей цели… у него ведь наверняка благородная цель, правда?.. Так вот к ней он не приблизился ни на шаг. Ни пока пытался действовать через своих глупеньких передатчиц. Ни теперь, когда прислал вас. Как раз наоборот.
Он остановился. На несколько мгновений упала тишина, неприступная, как вершина Арс-Теллу. В этой тишине Мильям была одна. Совершенно одна во всем — не только глобальем — мире.
Одна. И уже навсегда.
— На сегодня дела обстоят так, — совсем другим, ровным голосом начал Сам. — Военные действия возобновились, угроза повторения Любецка слишком реальна, чтобы мы могли с ней жить. Ни о каких переговорах не может быть и речи. Глобальный парламент уже принял решение об уничтожении Гаугразской экосистемы. Эта резолюция пока не приведена в исполнение лишь потому, что на территории Гауграза предположительно находится гражданка Глобального социума, экс-глава недавно упраздненного Ведомства проблем Гауграза Юста Калан. Пауза продлится ровно столько, сколько понадобится службам ГБ, чтобы разыскать ее или доказать факт ее гибели. — Он усмехнулся. — Не до бесконечности, Мильям, вы меня понимаете. А потом взрыв — и все. Гораздо проще и гуманнее, чем Любецкий дестракт.
