Огромная историко-философская заслуга Гассенди в его критике дуализма слева, в его материалистическом обосновании психологии бесспорна. Основанная на ней критика идеалистической метафизики Декарта, несовместимой с его материалистической физикой, представляет собой ценный вклад в развитие научного, материалистического миропонимания. Его полемика с Декартом открыла перед философией новые исторические перспективы, ставшие реальной возможностью после того, как им, наряду с Декартом, были нанесены смертельные удары по схоластическим пережиткам. «Полемика, которую Гассенди вел против Декарта, была реальным, хотя и не непосредственным, источником мышления XVIII века» (29, стр. 236).
Вопреки широко распространенным среди историков философии убеждениям, что передовая линия фронта борьбы этих двух французских мыслителей XVII века пролегает между рационализмом и сенсуализмом, границей между ними является прежде всего материалистический монизм, с одной стороны, и дуализм — с другой. Гассенди, как мы видели, не является противником рационального познания и не противопоставляет ему эмпиризм как единственно правомерный научный метод. Он выступает против абсолютизации рационализма и недооценки первой ступени познания как непременной предпосылки плодотворного рационального познания. Его полемика с односторонним, гипертрофированным картезианским рационализмом обусловлена идеалистическим использованием рационализма, базирующимся на отправных дедуктивных посылках, которые берут начало с субъективного критерия ясности и отчетливости мышления и влекут за собой вывод о мыслящей субстанции. Онтологические и гносеологические разногласия здесь неразрывно связаны как две стороны единого основного вопроса философии, являющегося стержнем этого в высшей степени поучительного диалога между «Телом» и «Душой».
Во всем предшествующем изложении учения Гассенди, его миропонимания — его логики, физики и этики — мы преднамеренно умалчивали о его религиозных воззрениях. Но каждый, кто знаком с работами Гассенди, знает, что в них то и дело встречаются многочисленные оговорки и ограничения, выражающие непоколебимость его христианских верований. Причем это делается во всех тех случаях, когда его научные убеждения явно расходятся с церковными догмами, несовместимы с ними. Гассенди доказывает одно и тут же уверяет в другом. Как только его теоретические доводы вступают в явное противоречие с клерикальными установлениями, он, вопреки этим доводам, утверждает незыблемость, неприкосновенность того, на опровержение чего как раз и была направлена вся его аргументация. Современному читателю он представляется как некий двуликий Янус — поборник знания и блюститель веры, притом нисколько не скрывающий того, что одно противоречит другому.
Что же это такое? Двурушничество, лицемерие или парадоксальный эклектизм? Горячий спор развернулся в последние десятилетия по этому поводу во французской гассендоведческой литературе. Спор этот получил известность под названием «Дело Гассенди» — «дело» не в смысле дела жизни, творческого вклада в историю общественной мысли, а в судебном, процессуальном смысле: речь идет о правомерности выдвинутого против него обвинения в фальшивой благочестивости, в неискренности его заверений, в непреклонной приверженности католическому вероучению, в ханжестве его священнослужения. Терминология эта — «дело Гассенди» («Le cas Gassendi») — вошла во французский историко-философский обиход благодаря разногласиям между двумя крупнейшими знатоками литературного наследия Гассенди — Пентаром и Рошо.
В своем обстоятельном, фундаментальном исследовании «Просвещенное свободомыслие в первой половине XVII века» (библиография которого исчисляется 1637 наименованиями) Ренэ Пентар, естественно, воздает должное Гассенди и его ученикам. Он убедительно вскрывает присущее Гассенди размежевание науки и религии, знания и веры, антиномичность его философских и теологических высказываний. При этом Гассенди, всячески подчеркивая контраст между научными убеждениями и религиозными верованиями, вместе с тем сохраняет те и другие, совмещает их, не исключая одни ради других. Он не делает ни малейшей попытки их согласования, использования теологических догматов для подкрепления философских умозаключений и обратно — теоретических доказательств для обоснования церковных установлений.
