А над Сухининым все потешались.
Особенно Митрохин.
– Ну, Вовка, ты не стесняйся, ты теперь подрочи там у себя под одеялом, – громко роготал он в темноте казармы, – мы тебе расскажем, как мы с девушками трахались, а ты подрочи…
Засыпая, Сухинин тогда мечтал о том, что став царём, он повесит Митрохина и Пузачева. Повесит их под барабанный бой перед строем дежурной роты Преображенского полка. Там, на том самом месте возле Арсенала, где вешали декабристов.
***
Однажды, вынося на помойку ведро, Сухинин так задумался о том, кого и как он повесит, что он вышел на лестницу, не взяв ключей и захлопнул дверь. Особой беды не было, мать с работы приехала бы, да открыла, но три битых часа отираться на лестнице в домашних тапочках, да еще и с идиотским ведром – тоже не очень то веселенькое занятие. Тем более, была сессия, да надо было писать шпаргалки по теормеху. Сухинин постучался было уж в соседскую квартиру, чтобы разрешили позвонить матери на работу, но матери Сухинин звонить не стал, рабочего номера ее наизусть не помнил. Зато позвонил Пузачеву.
– Пишешь? – имея ввиду шпаргалки, спросил Пузачев.
– Я дверь без ключей захлопнул, – пожаловался Сухинин, – от соседей звоню.
– А у тебя дома форточка открыта? – поинтересовался вдруг Пузачев.
– Не помню, вроде открыта, – ответил Сухинин.
– Жди, приеду, – коротко сказал Пузачев и повесил трубку.
Он и правда приехал через полчаса.
Сухинины то жили бедно – в пятиэтажной "хрущевке", а Пузачев со своими богатыми родителями жил в добротной "сталинке".
– Это хорошо, что у вас потолки низкие, – поплевав на ладони, сказал Пузачев.
Он ловко оттолкнулся ногами и в две секунды уже висел между первым и вторым этажами, держась то за водосточную трубу, то перехватываясь за чугунные карнизы на которых крепились ящики для цветов. Ногами Пузачев попеременно опирался то на чей-то подоконник, то на карниз, то просто на шов между железобетонными панелями.
В какие-нибудь две минуты, Пузачев был уже на третьем этаже пятиэтажки, и уже оторвавшись от водосточной трубы, теперь осторожно перешагивал по цветочным ящикам, пробираясь к форточке в окне сухининской квартирки.
– Ух! – сердце сжалось в груди у Сухинина, когда легонечко оттолкнувшись от шатких цветочных ящиков, Пузачев подтянулся к фортке и пол его туловища вслед за головою исчезли, втянувшись в узкий проем.
А вот и ноги в смешных отсюда снизу кедах – втянулись в форточку вслед за туловищем.
– Иди, поднимайся, я дверь открываю, – в уже раскрытое им окно, крикнул Пузачев.
– Ну ты молодец, ну ты герой, – радостно и запыхавшись от шести бегом преодоленных им маршей, признался Сухинин, – ты меня прямо спас.
– Да не спас я тебя, – снисходительно улыбнувшись, ответил Пузачев, – мне вопросы к билетам нужны, у меня только с первого по двадцатый, так что я к тебе вопросы переписать приехал…
Смелый он был – Пузачев.
Сам Сухинин ни за что бы на третий этаж по трубе не полез.
А Смелым города сдаются.
И только смелым покоряются моря.
***
Вероника через Митрохина попросилась, чтобы ей разрешили съездить в Тюмень.
– А на кой хрен она там нужна? Что ей там делать? – изумился Сухинин.
– Она хочет чтобы с тобой, – улыбнувшись, ответил Митрохин, – а потом имеет право, все-таки, пока она еще акционер.
Странно.
Сухинин вдруг стал замечать во внешности Митрохина значительные признаки старения.
– Ты себя нормально чувствуешь? – поинтересовался Сухинин.
– А что? – насторожился Митрохин.
– Может, выпьем? – предложил Сухинин.
– Можно, – как-то вдруг облегченно согласился Митрохин.
– И за жизнь поговорим, а то все смехуёчками, да смехуёчками, а за жизнь по душам все никак, – посетовал Сухинин.
– Ты прав, – устало согласился Митрохин.
Пить поехали к Митрохину.
После смерти жены, он пустил в дом какую-то спортсменку-домработницу, она и накрывала им.
– А ведь ты никогда мне не рассказывал про свою работу на строительстве насосных, куда поехал после окончания горного, – сказал Сухинин, когда уже выпили по третьему стаканчику, и когда уже скинули не только пиджаки и галстуки, но уже и сорочки, оставшись в майках да в спущенных подтяжках.
