Мне недостает «нас». На меня нападает желание трахаться. С ним. Я только об этом и думаю. Но – с ним одним. Мне бы так хотелось только об этом и думать – со всеми. Заполучить одного. Потом другого. Чтобы хотелось многих, много, по-разному. И тогда я бы поняла, если бы и он завел любовницу. Поняла бы, что и он хочет других женщин. Как мы любились поначалу! Все бы отдала, лишь бы он взял меня так еще раз, в последний раз, как самый первый. Мы так хорошо это делали раньше. Почему же теперь делаем так плохо? Так мало, так безучастно… Во время любви я открываю глаза и смотрю на его опущенные веки, а кончить могу, только представляя себе его с другой. Потому что мужчина продолжает трахаться дома, даже если трахается с другой. Мужчина трахается где попало. И женщине это бросается в глаза. Когда она соглашается это увидеть. Значит, все непрочно? Раньше женщины падали в обморок. Теперь ни одна. Куда подевались нюхательные соли? Куда подевались женщины? Они повсюду, но они сделались такими сильными, такими могучими, такими красивыми… Почему я не такая? Те, в ком любовь не хочет умирать, умирают от любви. Я начала портиться. Страх утяжеляет тела. Я прибавила в весе, но не потолстела. Это не жир. И не вода. Это страх. Страх утяжеляет тела. Я замечаю это, когда танцую. Я утратила легкость. Страх его потерять. Ревность – импульс, передающийся мыслям, но не только – еще и телу, все мои мышцы, все мои жилы тянутся к нему. Наполнены им. Ткани моего тела подчиняются приказам ревности. Я задыхаюсь.
Сколько раз я обдумывала, как бы его убить. Никакого преступного инстинкта, всего лишь инстинкт выживания. Я сознаю себя в такой опасности, что хочу, чтобы его не было, и тогда я смогу обрести некоторое спокойствие духа – вот как когда музыку выключают. Не для того чтобы заставить музыку замолчать, а для того чтобы вернуть себе покой. Но даже представление о его смерти, даже этот фантазм подстегивает мою ревность. Тогда Витторио представляется мне всемогущим, проникающим повсюду, способным видеть их всех, голых под душем, в ванне, в объятиях другого. Витторио-Мертвец с тысячей возлюбленных. А мной он насытился, пресытился, я ему опротивела, ко мне он никогда даже и не заглянет.
Та, которую он знал до меня. Та, с которой он мне изменяет. И та, ради которой он меня бросит. Я нигде не могу укрыться. Ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем. Мне не найти приюта ни в каком временном убежище. У меня не осталось ничего. Мне хотелось бы встретить своего двойника, чтобы поговорить с ним, и полную свою противоположность, чтобы отвлечься. Я задыхаюсь. Ревность опаляет мой мозг, мой разум. У меня горит вся правая половина головы. Электричество моих нейронов. Слишком много картин, слишком много воображения, слишком много фантазии. У меня дергается правый глаз. Мне бы хотелось сфотографировать мой мозг. Найти, где расположена зона ревности, и пусть мне ее удалят. Я хочу, чтобы в мой мозг воткнули остеотом[25], резак, кремневый нож и рассекли его. Чтобы не осталось нервных окончаний. Выжить в схватке с ревностью нельзя. Это умерщвление личности. Коррида. Пика, пика, еще пика, пикадоры суетятся. Вот сюда, между глаз, красное, красное, красное везде. Я – этот обезумевший бык, ему бы жить на свободе, но его выпустили в загон, на арену, и зрители смотрят, как он умирает, и глаза у них горят.
– Почему ты пожимаешь руку пациентам, когда здороваешься с ними и когда прощаешься?
– Почему?
– Да. Почему?
– Не знаю, как-то так сложилось.
– Ну признайся – это для того, чтобы ты мог перетрогать всех своих пациенток! Скажи это вслух!
Еще я все время думаю о том, которую из них он себе представляет, когда дрочит. Может, он и рук не моет, чтобы дрочить на последнюю, к которой прикоснулся.
Я делаю все, что в моих силах, я стараюсь справиться с собой. Не подавать виду. Все держать при себе. Как можно больше. Часто придумываю поводы для ссор, хватаюсь за любой предлог, нахожу зацепку, чтобы выплеснуть свою ненависть, на самом-то деле разожженную ревностью. И иногда она вырывается наружу. Закипает, взрывается – это страшно. Ревность не уживается со сдержанностью, ревность доводит свою жертву до бешенства и только тогда злорадствует. Ревность идет от головы по телу и заканчивается ударами. Это как воздушная волна. Она нарастает за один миг. Докатывается до ладоней. Просвистит сквозь меня ледяным ветром и остается в них. И тогда мне хочется его поколотить, отлупить, убить. Мне хочется кричать… орать и лупить его. Пусть он перестанет надо мной издеваться, пусть он прекратит, пусть он мне скажет, пусть он признается, пусть заговорит, пусть выбирает.
