Еве Марии нечего сказать. Франсиско продолжает. На этот раз – обращаясь, похоже, к самому себе. Тихонько.
– Я так и не понял. Почему? Зачем это? Почему со мной? Она же могла заполучить любого, кого захочет.
Ева Мария размышляет. Франсиско снова начинает говорить. Теперь громче. Со злостью.
– Но я уверен, что она меня кем-то заменила. Нашла себе более послушную сексуальную игрушку. Она была больная на всю голову, это я тебе точно говорю, не могла она вдруг остановиться, ей необходимо было трахаться, она без этого вообще не могла. Если бы Витторио был хорошим специалистом, он бы понял, что его жена совсем свихнулась, прежде чем лечить других, занялся бы лучше тем, что происходит в его доме, вылечил бы собственную жену.
– Когда это случилось?
– В следующий вторник будет три месяца.
– В какой гостинице?
– Не хочешь мне ее назвать?
– Думаю, не стоит.
– Почему?
– Не знаю. Просто не хочется, и все.
– Ты потом еще приходил в ту гостиницу?
– Каждый вторник. Я возвращался туда каждый вторник, неделю за неделей, и каждый раз надеялся. Они мне говорили, что больше ее не видели, с чего бы они стали мне врать. Она сменила трахаля, а заодно и траходром, и я у нее, должно быть, не первый был, она небось затычки меняла как трусики.
– С той разницей, что трусиков она не носила. Как видишь, я тебя слушаю.
Франсиско внезапно выпрямляется:
– Ты что, не веришь?
– Да верю я тебе, верю.
– Тогда почему так на меня смотришь?
– Не смотрю я на тебя «так», наклонись поближе.
Франсиско приближает голову к лицу Евы Марии. Ева Мария утыкается лицом ему в шею. Принюхивается. Франсиско отшатывается:
– Перестань! Что ты делаешь?
– Наверное, это табурет тебя на дурацкие мысли наводит.
– Сама ты дура беспросветная.
– Вот этим она и просила тебя душиться, да?
– Откуда ты знаешь?
– Узнала запах. Я знаю, кто этим душится.
– Мне-то что с того.
– Это запах Витторио.
– Чей?
– Витторио.
– Не может быть, что за чушь.
Франсиско мотает головой. Открывает дверцу посудомоечной машины. Вытаскивает оттуда все чашки, одну за другой. Все стаканы, один за другим. Составляет их на поднос. Ева Мария смотрит, как он это делает. Она знает, что он не посуду расставляет по порядку, а собственные мысли в порядок приводит.
– Надеюсь, его приговорят к пожизненному заключению.
– Тебе, наверное, тяжело было, когда все закончилось? Как ты на это отреагировал?
– А ты как думаешь? Не каждый день выпадает такая возможность по этой части, секс и вообще-то вызывает привыкание, а уж тут… и потом, я же влюбился в Лисандру, по-настоящему влюбился.
– И разозлился на нее за то, что она все прекратила.
– А как было не разозлиться?
– Она умерла во вторник, ты не мог этого не заметить, вы ведь встречались именно по вторникам.
Франсиско резко поворачивается. Задевает поднос. Стаканы и чашки летят на пол. Белые фарфоровые осколки перемешиваются с прозрачными стеклянными.
– Ты, б ля, на что намекаешь? Даже и не думай, Ева, я не имею никакого отношения к смерти Лисандры.
– На то, чтобы выбросить женщину за окно, много времени не требуется. Примерно столько же, сколько на перекур.
– Я не курю.
– И в туалет никогда не ходишь?
– Хватит молоть вздор, пусть кто угодно, лишь бы не он, да? Предпочтешь, чтобы посадили меня, только бы не потерять своего драгоценного психоаналитика, его-то никем не заменишь, я – другое дело. Но, к великому твоему сожалению, у меня надежное алиби, его подтвердит столько людей, сколько в тот вечер было клиентов.
– Все это наверняка могло бы заинтересовать полицейских.
– Не беспокойся, они уже знают.
– Откуда бы?
– Я им уже все рассказал.
– Ты? Ты им все рассказал?
– Да. Пусть этот козел до конца жизни сидит за решеткой, я уверен, он догадался, что Лисандра ему изменяет, а когда в этом убедился, тут, видно, у него крышу-то и сорвало, вот как было дело… «Примитивно», как ты говоришь, но ведь и убийства совершаются по шаблону, а я хочу, чтобы правосудие свершилось.
– Ты не хочешь, чтобы свершилось правосудие, отомстить – вот чего ты хочешь.
– Отомстить? За что?
– Ты ревнуешь, Франсиско.
– К кому мне ревновать, скажи, пожалуйста? К типу, которому почти три месяца наставлял рога? Ева, ну ты хоть немножко подумай.
