Другие империи от подобного падали. Но не Восточно-Человеческая, сформированная на основе царства Эуза. В Эузе жизнь государя никогда не была предметом гласности. Многие даже не знают, каков их царь из себя, и не то, чтобы по глупости. Слишком уж Эуза велика, слишком огромны расстояния, которые приходится преодолеть любой вести. Поэтому и слух, что царь-де отравлен, если и разошёлся, то не слишком широко, да и мало чем отличался от других слухов наподобие: что царь проиграл свою новую империю в домино, а потом отыгрался; что к царю приходил с повинной Владыка Смерти, низко кланялся, лобызал царские ноги через сапоги, а у царя потом со ступней три недели волдыри не сходили; что царь поспорил с Владыкой Смерти, кто кого перепьёт, а тот Владыка в процессе спора возьми да и окочурься…
И был у царя двойник — довольно недалёкий парнишка, да и не больно похожий на царя, к тому же, но чтобы на людях появляться вполне годился. Как покажется парнишка в царском платье, народ и уверен, что всё с государем-императором благополучно. Иностранным послам — тем тоже говорили, что парнишка — это и есить царь, а что не похож — так это особая магическая завеса узнать его мешает. В общем, имея в резерве дурака в царском платье, можно было хоть полвека утверждать, что царь жив. Если бы не Владыка Смерти, который уже привёл в движение верные себе войска.
Но ещё одного не учёл Владыка Смерти, когда подсылал убийц отравить последнего живого императора. На том самом военном совете присутствовал и дракон Драеладр. Правда, поскольку не помещался в человеческих помещениях, то летал снаружи дворца, через распахнутые окна зала более-менее сносно слышал всё, что говорилось, а сам при желании мог изложить царю свою точку зрения через специально приставленного человека-толмача.
Когда отравленные участники совета почувствовали себя дурно, ситуацией попытались овладеть трое военачальников. По горячим следам учинили следствие, послали за подавальщиками прохладительных напитков, но те — все пятнадцать — лежали уже на кухне, кем-то зарезанные. Тогда военачальники, изображая дотошных дознавателей, принялись допрашивать дворцовую охрану и оставшихся слуг. Никаких зацепок не получили, только и дождались, что их несчастливые коллеги стали один за другим умирать. Дворцовый лекарь в недоумении разводил руками: с подобным ядом он сталкивался впервые и не знал, чем его обезвредить. Мертвецкие яды, созданные бальзамировщиками, живым аптекарям не особо знакомы — на то хитрые убийцы и рассчитывали.
Живой император был ещё жив, когда в игру вступил не учтённый владыкиными посланцами дракон. Как существо, наделённое особой чувствительностью к фальши, он распознал наигранность в интонациях троих бдительных следователей и указал на неё царю и начальнику дворцовой стражи. Разоблачённые военачальники схватились за мечи, большая часть стражи тоже к ним присоединилась. Но заговорщики не учли, что широкие окна зала распахнуты, а за окнами — дракон.
Драеладр не ворвался в зал, он попросту несколько раз просунул голову на длинной драконьей шее в три гостеприимных окна, но и того оказалось достаточно, чтобы определить исход битвы. В зале нашлось немного уголков, недоступных из окон. Заговорщики были биты…
— Простие, Великая Мать, — перебил её рассказ один из воспитанников, тёмнокрылый Куркнарт, — но вы эти события так живо нам расписываете, словно сами в них принимали участие.
Гатаматар лёгким облачком выпустила пар из ноздрей. Человек — тот бы в подобном состоянии покраснел, но драконы-то не краснеют, даже если ненароком пойманы на слове. Что сказать?
— Да, я тоже там была, — призналась Гатаматар, — летала поблизости.
— Но зачем? — это спросил уже красный Мадротор.
— Драеладр в ту пору был хоть и велик, но совсем молод, — Великая Мать улыбнулась, — не могла же я отпустить его одного на столь важный военный совет!
* * *
Молод ли был Драеладр полвека назад? Для Великой Матери — конечно же, а так — наверное, нет. По драконьим меркам молодость не длится дольше трёхсот лет, а белоснежному дракону тогда исполнилось намного больше. Но ведь воспитанники спрашивают её, Мать-Драконицу, а для неё всякий воспитанник остаётся юношей. Даже на смертном одре.
