Сидя, Оксоляна лишена возможности сиять на весь собор Вечнотраурной Смерти, но кто ей помешает периодически подниматься на ноги и поправлять причёску? Вот чуток ещё посидит, а тогда встанет и поправит. И вновь исчезнет, чтобы возбудить общее любопытство: кто же там мерцает среди тьмы и уродства? Так это я.
Любой, кто причисляет себя к мужескому полу, к её мерцанию не останется безучастным. Таковы не только робкие девичьи надежды, но и сама истина, подтверждаемая опытом женского кокетства. Несколько городов у её лимонно-жёлтых ног уже лёживало. Пользуется ли она громким успехом и у высокопоставленных мертвецов города Цига? Надо полагать!
«Вы ослепительны», — сказал ей при первой встрече впечатлённый банкир Карамуф из Карамца, а его западные деловые партнёры просто не нашли слов. Оксоляна тогда заметила, что не нашли, с недоумением решила: не понравилась, от чего немного огорчилась, но, как оказалось, зря. В тот же вечер в её покои были доставлены пять — по числу встреченных деловых партнёров Карамуфа — букетов из особо ценных мёртвых цветов Подземелья.
Пять! Такое обилие о чём-то да говорит. «Вы жёлтый топаз в моей оправе!» — хихикнул Карамуф, как только перемножил в уме стоимость подаренных цветков на их изрядное общее количество. Так ведь и перемножить сумел не сразу, а где-то с минуту загибал пальцы на обеих руках, мучительно уставившись в потолок. Или он заодно прикидывал и цены на топазы на рынке драгоценностей?
Под «оправой» хитрец имел в виду не только свой особняк в Циге, где царственная беглянка из Уземфа нашла временное убежище, но и свои разветвлённые связи в городских верхах, вплоть до самой Ангелоликой.
Приход Оксоляны на службу в кафедральный храм — тоже итог натяжения связей карамцкого банкира. Без них и на порог бы не пустили. Служба-то, пусть и публичная — но только для своих. В Циге не сильно жалуют посторонних.
Жаль, самого Карамуфа отвлекли дела, не дали поприсутствовать на некрократической службе. Он и сам-то расстроился, что не увидит результата своих действий. Да и царевне, коли начистоту, без него неспокойно. Кто поможет быстрым советом в случае надобности?
Пора показаться! Лимоннокожая уземфка привстала на своём сидении, опершись на балюстрадку ложи для принцесс, кошачьим движением подала бюст вперёд, провела по волосам ладонью, скользнула взором по залу, ловя боковым зрением ответные заинтересованные взгляды. Что, нет?!
Да найдётся ли в этом столь многолюдном соборе хоть один мужчина, который оправдает её старания хорошо выглядеть? Пусть не смельчак, способный на поступок, а обыкновенный мертвец, которому хотя бы по памяти некогда живого тела всё ещё милы тела женские.
Ещё на парочке прошлых светских приёмов у нужных людей Цига, куда её неизменно сопровождал карамцкий банкир, Оксоляна нутром своим набальзамированным почуяла: дамское большинство здешнего высшего света настолько само утратило истинные женские формы, что готово возненавидеть её с полувзгляда. Такие не простят ни пылких взглядов поклонников, ни дороговизны присланных букетов. А уж уземфской выскочке рассчитывать на снисхождение и вовсе глупо. Кто она, и кто они: едва приобщённая к Смерти дикарка с востока — и заслуженные матери западной некрократии, почётные вдовы первосподвижников Владыки!
И только тут Оксоляна приметила то, чему не уделила внимания лишь по понятной скованности новичка и давней привычке себя контролировать.
В соборе Вечнотраурной Смерти мужчин вообще не было — ни одного. Женщины, женщины, женщины. Вернее, даже не вполне женщины, а только тот неприглядный тип мертвечих, который Оксоляна для себя определила презрительным словом «чернильницы».
* * *
Угу, кругом одни мертвечихи. Сварливые, старотелые, почти бесполые, почти все в тошнотворном окрасе «кровь с молоком». От женского в них только и осталось, что всепоглощающая зависть. Но если так, то для кого, спрашивается, царевна Оксоляна так вырядилась?
Почему Карамуф не предупредил? Знала бы — оделась бы так, чтобы меньше смущать омерзительных чернильниц. Скромно, как храмовая мышь. Любви бы от них не добилась, но, по крайней мере, не читала бы единогласное осуждение во всех обращённых на неё глазах.
