Заслышав голос отца, возвращавшегося с колхозной конюшни, Магеррам с кошачьей ловкостью спускался с дерева и, презрительно поджав губы, садился за стол, где в тарелках далеко не каждый день было мясо. Принюхиваясь к вкусным запахам в соседнем дворе, Рустам-киши нервно подергивал бурый, прокуренный ус, говорил:
— Интересно, как этот Абдулрагим с маленького магазина накопил такое большое богатство? Прямо купается в деньгах. Отец чабаном был, чужих баранов пас. А теперь у сына своих баранов хватает. Сам видел — племянник его за рекой пасет, чтоб никому глаза не мозолили. — Он удивленно мотал густоволосой седеющей головой. — Я думаю, что он…
Зибейда сердито оборвала мужа:
— Тебе какая забота? Кто смел, тот и съел. Умеет Абдулрагим. Да будет его правая рука на голове нашего сына.
— Нет! — с неожиданной горячностью вскинулся Рустам-киши. — Не болтай, женщина. Храни аллах сына моего от правой руки Абдулрагима.
— Что ты говоришь, отец? — Зибейда даже жевать перестала.
— Знаю, что говорю. Хочет Магеррам быть продавцом — пойдет в лавку к Мирзали.
— К этой лисе Мирзали? В маленькую лавку?
— Да, к лисе Мирзали. Я уже говорил с ним. — Рустам-киши обиженно умолк.
— Продавцом? — Магеррам в радостном ожидании вытянул толстые губы.
— Рабочим. Слышишь? Рабочим пойдешь. И все. У меня одно слово.
Мать с сыном переглянулись. Обед прошел в молчании.
На следующее утро Рустам-киши отвел Магеррама в лавку. Мирзали как раз подтаскивал к прилавку бидон с топленым маслом. Рустам-киши кивнул сыну и первым схватился за вторую ручку бидона.
Через несколько дней Рустам-киши будто случайно повстречал Мирзали у сельсовета.
— Ну как там мой сын? Не в тягость тебе? Он у нас не очень расторопный, — добавил виновато, — болел много…
Если б Мирзали сказал, что после первого дня он и в глаза не видел Магеррама, Рустам-киши не удивился бы… Но от ответа Мирзали, можно сказать, дар речи потерял.
— Хорошего парня ты дал мне в помощники, Рустам. Без дела и минуты не сидит. Очень трудолюбивый мальчик.
«Магеррам трудолюбивый? — изумленно размышлял Рустам-киши, недоверчиво глядя вслед тощему, длинноногому Мирзали. — Может, просто так говорит? Слышал, наверно, как я с ним мучаюсь и вот… чтоб успокоить меня…»
А лавка между тем все больше захватывала Магеррама. Чтоб сбежать с этой новой работы — и в мыслях такого не держал. Наоборот, вскакивал с постели чуть свет — только рука матери коснется плеча. Не жаловался, не хныкал, хотя доставалось ему как следует. Приходилось, сгибаясь в три погибели, таскать тяжеленные мешки с рисом, ящики с маслом, мылом, перекатывать бочки и сметать комья грязи с затоптанного пола.
В конце дня, когда снаружи вешался большой замок и подсчитывалась выручка, Мирзали протягивал Магерраму пятерку.
Просто удивительно, как действовали на Магеррама эти захватанные пятерки! Усталость как рукой снимало, он оживлялся, выпрямлял плечи и сам себе казался взрослее, самостоятельнее и никогда не забывал поблагодарить Мирзали:
— Мирзали-ага, дай бог вам здоровья, хлеба в изобилии, карман чтоб всегда полный.
Мирзали смеялся, обнажая сероватые десны с мелкими острыми зубами:
— Хорошо, хорошо. Иди, мне еще деньги считать. Отцу привет передай. Да не опаздывай завтра. Товар должны подвезти.
— Что вы, как можно, Мирзали-ага!
Он теперь не бегал по улицам села как сверстники — он не спеша шагал из лавки домой, совсем как взрослый, в радость себе потрудившийся человек.
«Интересно, — размышлял Магеррам, — почему все за глаза называют Мирзали лисой?» Прозвище это так прочно прилепилось к имени завмага, что порознь уже и не произносилось. Магеррам даже отца спросил об этом.
— Зачем тебе, сынок? — Рустам-киши наморщил лоб. — Какое тебе дело, как его люди зовут. Спасибо, взял тебя, без куска хлеба не останешься.
В девять в лавке уже тесно было от покупателей. Кому сахар, кому пять метров сатина… Или стекло для лампы — стекла лежали на верхней полке, и Магеррам по знаку заведующего лез под потолок, нырял под прилавок за кирзовыми сапогами, отпускал пачки сигарет или заворачивал мыло…
Как-то во время перерыва Мирзали, вгрызаясь острыми зубами в помидор, подмигнул Магерраму.
