– Пусть даже четыре! С моими друзьями, – Ахилл указал на Гэда и Бармокара, – мне ничего не страшно.
Ганнибалу понравился этот наемный пращник. Эти наемники требуют немало золота, но бьются честно…
– Соратники, – сказал Ганнибал, – я верю в вас, и эта вера ободряет меня! Слава тем, кто погиб в этих болотах как воин!
И слон прошествовал дальше. А за ним и всадники ливийские.
– Я аж вспотел, – продолжал Ахилл на родном языке. – А он как ни в чем не бывало. А? Разве эти болота не отравляют его? Разве он не дышит одним с нами воздухом?
– Это – бог, – сказал восхищенный Гэд.
Бармокара стошнило зеленой жижей. Он упал на колени, его пригибало к земле.
– Смерть пришла, – простонал он.
Ахилл раздобыл флягу с вином и дал Бармокару.
– Тебе луцсе? – спрашивал грек. – Луцсе?
Бармокар делал рукою непонятные знаки. Он чуть не уткнулся в землю носом. Его тошнило, а желудок был пустой.
– Ти глубзе дыси, – советовал грек.
Подошел сотник – широкоплечий рыжеволосый детина.
– Что с ним?
– Тоснит, – пояснил грек сотнику.
– Что же с того?
– А ницево, – весело сказал грек.
– Тошнит! Кого теперь не тошнит? – И сотник пошел по своим делам, крикнув: – Всем держаться стойко! Слышите?
Гэд стоял в полной растерянности, плохо понимая, что делается вокруг: едет на слоне божество, этого Бармокара воротит, а сотник чего-то орет.
– Или я сошел с ума, – сказал Гэд, – или кто-то другой спятил…
– Сколее друкой, – пошутил грек. И обратился к Бармокару: – Слусай, друк, тебе луцсе?
Опять непонятные знаки рукою.
– Сто это знацит? – спросил грек Гано Гэда.
– Ты знаешь, что такое хана?
– Хана? – грек задумался. – Это карфакенское рукательство?
– Почти. А означает вот что… – Гэд провел ребром ладони по своей грязной худющей шее. – Понял?
– Теперь ясно, – сказал грек. – У тебя сейцас плохое настроение?..
– Нет, почему же? – возразил Гэд. – Я готов драться с кем угодно. Но валяться в грязи – не в моем обычае…
А Бармокар упал наземь. Его следовало поднять, оказать помощь. Этим и занялись грек и Гано Гэд.
Ганнибалу сообщили, что Миркан Белый, великий звездочет, умирает.
Командующий находился в своей походной палатке. Был холодный вечер, высоко в небе сияла почти белая луна. И свет падал на землю белый-белый. От этого и тина казалась не зеленой, а желтоватой, и местность, насколько хватало глаз, выглядела умирающей…
– Что? – спросил командующий, точно его, сонного, вдруг растолкали.
– Господин великий, умирает Миркан,
– Какой Миркан?
– Белый, великий господин.
– Кто ты сам?
Вестник был человек молодой, чистый, точно из бани, и в чистой одежде военного жреца.
– Я недостойный помощник Миркана Белого.
– Что с ним?
– Годы его немалые, а воздух здесь гиблый...
Ганнибал вспыхнул:
– Ври, да не завирайся, сосунок дикой собаки! Где ты нашел гиблый воздух?
Молодой жрец опешил, попятился к пологу.
– Стой, тебе говорят! – Ганнибал чуть не подпрыгнул. – Запомни, собачий сосунок: нет здесь гиблого воздуха, как нет гиблых мест! Умирает тот, кто умирает по своей глупости, по дурости, по наивности, наконец! Умный и смелый никогда не умрет, не сразившись с врагом. А где враг? С кем идет сражение? Скажи мне! Кого поразил римский меч? Кого уложил римский пращник? Кому проломили череп римской катапультой? Ага, молчишь? Не знаешь? И не можешь знать! Ибо нет врага поблизости, мы идем своей дорогой. Понял?
Жрец упал на колени. Слезы текли по его щекам. Хотел было сказать что-то, да не мог: в горле застрял ком.
Командующий брезгливо отвел глаза в сторону, он тяжело дышал и не знал, куда девать руки – то ли их за спину убрать, то ли на груди скрестить. Понемногу он задышал спокойнее. Спросил, не глядя на жреца;
– Где он?
– Недалеко. За холмом.
– Заболел, что ли?
– Третьего дня. Его лихорадило.
– С чего это?
– Внутренний жар, господин великий.
– А откуда жар?
– Победила желчь, господин великий. Вода отступила от сердца, и тут занялся внутренний жар.
– Да, – проговорил Ганнибал, – это похоже на правду. Веди меня к нему!
Жрец приподнялся и не разгибаясь пропустил вперед командующего.
– Сюда, по этой тропинке, господин великий, – сказал он.
Впереди и сзади Ганнибала уже шагала личная охрана – тяжеловооруженные гвардейцы. Тропинка была узкая, не топкая. Она вела к холму, поросшему кустарником, огибала его. При лунном свете она выглядела так, точно ее посыпали бледно-розовым мелко битым кирпичом.
