Бармокар кивнул не очень уверенно.
– Мужчина – настоящий мужчина! – рожден для войны. Да! А все прочие – пусть держатся за подолы своих жен. Пес с ними! Нам с ними не по пути… Послушай: мы возьмем Сагунт! А знаешь, что такое Сагунт? Туда грекосы понавезли столько богатства, что его хватит на то, чтобы озолотить весь подлунный мир. Мы разделим это богатство меж собой.
Гэц говорил уверенно, словно все золото мира уже было у него в кармане. Его кулак был крепко сжат, а в глазах горели огни наподобие бивуачных ночных костров.
– Я сказал, что останусь, – говорил Бармокар, – и остался. Я говорю, что иду воевать, – значит, буду! Это решено. Да!
– Ну, молодец! Ну, обрадовал меня! Сейчас самое время выпить вина. Иберийского! Пошли!
Гэд потянул своего друга на базар. На огромный базар, кишащий людьми, словно улей пчелами. Он завел Бармокара в какой-то дальний закоулок, где собралось немало солдатни – пращники, всадники, из тяжеловооруженных. Все они громко галдели, смеялись на весь базар, вели себя так, словно только что одержали великую победу. Были тут и девицы дурного поведения – они попивали вино то с одним, то с другим. И тоже хохотали – бесстыдно. Их хлопали по ляжкам, целовали на ходу. Никто ничему здесь не удивлялся. Одна такая девица плюхнулась перед Бармокаром – толкнули ее, что ли, или упала с пьяных глаз, споткнувшись о мостовую. Пращник живо поднял ее и поставил на ноги.
– Ох! – проговорила чернявая девица-иберийка. – Ну и силища у тебя! Кто ты?
– Это мой друг, – сказал Гэд. – Послушай, Рутта, почему бы тебе не отблагодарить его?
– Его? – Рутта ткнула пращника в грудь. Глаза у нее блестели хитровато. На приятном, чистом личике торчал смешной носик.
– Да, его. Учти, он скромен. Очень смущается.
Не говоря более ни слова, Рутта поднялась на носки, обхватила смуглыми руками шею пращника и звонко чмокнула его в губы. Бармокар засмущался, покраснел и что-то пробормотал.
– Что ты сказал? – спросила Рутта.
– Я скажу, что, – вмешался Гэд. – Он говорит, что хотел бы провести с тобою жаркую ночь.
– Это правда? – спросила бойкая Рутта.
Опять какое-то бормотанье вместо ясных слов.
– Не поняла, – сказала Рутта.
И опять этот Гэд:
– Рутта, он говорит, что хотел бы, чтобы ты подарила ему сегодняшнюю ночь.
– Сегодняшнюю? Но я обещала ее тебе.
– Я отказываюсь в пользу друга.
А Бармокар стоял так, словно не его все это касалось. Мычал – и все.
– Послушай, Гано, твой друг мужчина? – И Рутта залилась смехом.
Гэд наклонился к уху девицы и что-то сказал ей, видимо, смешное, потому что Рутта захохотала, глядя на Бармокара.
– Что ты шепчешь? – выговорил наконец Бармокар.
– Ничего особенного. Как всегда – сущую правду.
– Ну что ж, – проговорила кокетливо иберийка, – я согласна. – И прислонила голову к груди пращника. – Ты женат?
– Я? – почему-то удивился Бармокар.
– Неважно. С женатым даже интересней. Только ты мне не лги. Я не ревнива. А хочешь, Гэд, мою подругу? К ней еще не прикасались. Девственница, каких мало в этом городе.
– Ври больше! – буркнул Гэд.
– Я – вру? – возмутилась Рутта. – Значит, ты меня совсем, совсем не знаешь. Если совру – я плачу ей вместо тебя. Слышишь? – вместо тебя.
– Посмотри на нее! – воскликнул Гэд. – У Рутты завелись деньги. С каких это пор?
– С тех пор, как завела купчишку.
– Какого это?
– А такого! Не жадного, как ты.
Гэда, кажется, переговорила эта иберийская красавица. И тогда он упрекнул своего друга в медлительности. В конце концов, Бармокара не силком ведут на свидание. Можно вымолвить хоть слово?
– Фу! – поморщился Бармокар. – Последний карфагенский матрос и тот выбирает слова, а ты, Гэд, – совершенный босяк… Верно говорю, Рутта?
– Нет, неверно. Я обожаю Гэда. Он – мой хороший друг. Разве плохой порекомендовал бы тебе меня?
– Ладно, – примирительно произнес Гэд, – зайдем-ка лучше в харчевню и кинем чего-нибудь в рот.
Рутта вопросительно уставилась на Бармокара.
– Согласен, – сказал тот, шаря рукою в кармане: денег достанет, это точно.
И они направились к харчевне, окунувшись с головой в базарную толчею.
В харчевне – галдеж. Здесь стоит терпкий дух. Кого только не слышно: карфагенца и галла, ливийца и нумидийца, грека и васконца. Грубый смех сотрясает закопченный потолок.
