— Мы посмотрим, — сказал я. — Это будет зависеть от погоды.
— Погода будет отличной, — сказал он улыбаясь. — Всю неделю продержится хорошая погода.
Его энтузиазм был заразителен. Бедный ребенок, должно быть, у него не много развлечений. Весь день и полночи на ногах, обслуживает туристов. Глоток воздуха на катере покажется ему раем.
— Ладно, хорошо. Если погода будет хорошей, мы поедем.
Я встал, смахивая крошки с халата. Он решил, что я его отпускаю, и схватил поднос.
— Могу я сделать для вас еще что-нибудь, signore? — спросил он.
— Ты можешь отослать мое письмо, — сказал я. — То, о котором я тебе говорил, моему другу директору отеля.
Он скромно потупил глаза и ждал, когда я дам ему письмо.
— Вечером я тебя увижу? — спросил я.
— Конечно, signore, — сказал он. — В обычное время я оставлю для вас столик.
Я отпустил его и пошел принять ванну. Лишь когда я лежал в горячей воде, в голову мне пришла неприятная мысль. Что, если Ганимед также приносил завтрак сэру Джонсону и ездил на катере в Лидо с Берти Пулом? Я отогнал эту мысль. Она была слишком оскорбительной…
Как он и предсказывал, всю неделю простояла хорошая погода, и с каждым днем меня все больше завораживало то, что я видел вокруг себя. В моих апартаментах ни следа чьего-либо присутствия. Моя кровать убиралась словно по волшебству. Дядя оставался perdu.[16] А утром, стоило мне прикоснуться к телефону, как я слышал голос Ганимеда и он приносил мне завтрак. В кафе меня каждый вечер ждал столик с опрокинутым на него стулом, стакан кюрасо и полбутылки эвианской воды. Пусть меня больше не посещали странные видения и сны, зато не покидало настроение радостного возбуждения, ничто в мире не заботило, и между мной и Ганимедом окрепла связь, для которой я не нахожу иного названия, кроме как «телепатическое взаимопонимание» и «поразительное родство душ». Для него не существовал ни один клиент, кроме меня. Он выполнял свои обязанности, но всегда являлся по первому моему зову. А завтраки на балконе являлись кульминацией дня.
Воскресенье началось как нельзя лучше. Сильный ветер, из-за которого нам пришлось бы отправиться на vaporetto, не предвиделся, и, когда он принес мне кофе и булочки, выражение его лица выдавало волнение.
— Signore поедет в Лидо? — спросил он.
Я кивнул.
— Конечно, — сказал я. — Я всегда исполняю свои обещания.
— Я все устрою, — сказал он, — если signore к половине двенадцатого подойдет к первому причалу отсюда.
Он так спешил, что впервые за все время, что приносил мне завтрак, исчез без дальнейших разговоров. Я немного забеспокоился. Ведь я даже не спросил его о цене.
Я присутствовал на мессе в соборе Сан-Марко — трогающее душу зрелище пробудило во мне самые возвышенные чувства. Величественная обстановка, безупречное пение. Я искал глазами Ганимеда, почти надеясь увидеть, как он входит, держа за руку свою маленькую сестренку, но в заполнившей собор толпе его не было. Ну конечно же, он так волновался перед поездкой на катере.
Я вышел из собора на ослепительный солнечный свет и надел темные очки. Лагуну покрывала едва заметная зыбь. Как бы я хотел, чтобы он выбрал гондолу. В гондоле я смог бы беззаботно лечь, вытянувшись во весь рост, и мы бы поплыли в Торчелло. Я даже мог бы взять с собой сонеты Шекспира и один или два прочесть ему вслух. Вместо этого мне приходится потворствовать его юношеским прихотям и вступать в век скорости. Ладно, забудем о тратах! Но больше такое не повторится.
Я увидел его стоящим у самой воды, он переоделся в шорты и синюю рубашку. Он выглядел гораздо младше, совершенным ребенком. Я помахал ему прогулочной тростью и улыбнулся.
— Посадка окончена? — весело крикнул я.
— Посадка окончена, signore, — ответил он.
Я подошел к причалу и увидел перед ним великолепный, выкрашенный лаком катер с кабиной, маленьким вымпелом на носу и большим мотором на корме. У мотора в ярко-оранжевой рубашке с расстегнутым воротом, обнажавшим волосатую грудь, стояла громадная, неуклюжая фигура, вид которой поверг меня в смятение. При моем появлении он нажал на клаксон и мотор издал оглушительный рев.
