— Да, да. Вы пришли, друзья мои, от великого канцлера?
— От него, сударь.
— Не забудьте же, по выполнении возложенного на вас поручение, засвидетельствовать его сиятельству мою искреннюю признательность.
Палач взглянул на него с удивлением.
— Вашу… признательность!..
— Ну да, друзья мои, так как по всей вероятности мне самому нельзя будет в скором времени лично поблагодарить графа.
— Еще бы, — иронически согласился палач.
— А вы сами понимаете, — продолжал Мусдемон, — что я не могу быть неблагодарным за такую услугу.
— Чорт побери, — вскричал палач с грубым хохотом, — слушая вас, можно подумать, что канцлер оказывает вам Бог весть какое одолжение.
— Это верно, что в этом отношении он отдает мне лишь строгую справедливость!..
— Положим, строгую!.. Но вы сами сознались — справедливость. В двадцать шесть лет моей службы в первый раз приходится мне слышать подобное признание. Ну, сударь, не станем терять время попусту. Готовы вы?
— Готов, готов, — радостно заговорил Мусдемон, направляясь к двери.
— Постойте, постой на минутку, — закричал палач, кидая на пол пук веревок.
Мусдемон остановился.
— Зачем столько веревок?
— Действительно ни к чему, да дело то в том, что при начале процесса я полагал, что осужденных то будет больше.
С этими словами он принялся разматывать связку веревок.
— Ну, скорее, скорее, — торопил Мусдемон.
— Вы, сударь, слишком спешите… Разве вам не требуется никаких приготовлений?
— Какие там приготовление, я уже вас просил поблагодарить за меня его сиятельство… ради Бога, поспешите, — продолжал Мусдемон, — мне хочется выйти отсюда поскорее. Далек ли наш путь?
— Путь? — переспросил палач, выпрямляясь и отмеривая несколько саженей веревки. — Путь не далек, сударь, и не утомителен. Мы все кончим, не делая шагу отсюда.
Мусдемон вздрогнул.
— Я вас не понимаю.
— Я вас тоже, — ответил палач.
— Боже! — вскричал Мусдемон, побледнев как мертвец. — Кто вы такой?
— Я палач.
Несчастный затрясся, как сухой лист, колеблемый ветром.
— Да ведь вы пришли меня выпустить? — пробормотал он коснеющим языком.
Палач разразился хохотом.
— Это правда, выпустить вас на тот свет, а там, смею уверить, никто вас не словит.
Мусдемон кинулся к ногам палача.
— Сжальтесь! Пощадите меня!..
— Чорт побери, — холодно сказал палач, — в первый еще раз обращаются ко мне с такой просьбой. Вы, может быть, принимаете меня за короля?
Несчастный, за минуту пред тем столь радостный и веселый, ползал теперь на коленях, пачкая в пыли свое платье, бился головой о пол и с глухими стонами и мольбами обнимал ноги палача.
— Ну, довольно, — остановил его палач, — никогда не видал я, чтобы судья так унижался перед палачом.
Он ногою оттолкнул несчастного.
— Моли Бога и святых, товарищ. Они скорее услышат тебя.
Мусдемон все стоял на коленях и, закрыв лицо руками, горько плакал.
Между тем палач, поднявшись на цыпочки, продел веревку в кольцо свода, вытянул ее до пола, снова продел в кольцо и завязал петлю на конце.
— Ну, я готов, — сказал он осужденному, окончив свои приготовления, — а ты распростился ли с жизнью?
— Нет, — вскричал Мусдемон, поднимаясь с полу, — это невозможно! Тут должна быть ужасная ошибка. Не может быть, чтобы канцлер Алефельд оказался таким подлецом… Я нужен ему… Не может быть, чтобы вас послали ко мне. Выпустите меня, бойтесь навлечь на себя гнев канцлера…
— Да разве ты сам не назвал себя Туриафом Мусдемоном? — возразил палач.
Узник молчал несколько мгновений.
— Нет, — вдруг вскричал он, — я не Мусдемон, меня зовут Туриаф Оругикс.
— Оругикс! — вскричал палач. — Оругикс!
Поспешно сорвал он парик, скрывавший черты лица осужденного, вскрикнул от изумления:
— Брат мой!
— Твой брат! — изумился Мусдемон с стыдом и радостью. — Так ты?..
— Николь Оругикс, палач Дронтгеймского округа, к твоим услугам, братец Туриаф.
Осужденный кинулся на шею к палачу, называя его своим дорогим, милым братцем; но эта братская встреча не растрогала бы свидетеля. Туриаф ластился к Николю с притворной боязливой радостью, но Николь глядел на него с мрачным смущением. Можно было сказать, что тигр ласкается к слону, придавившему ногой его брюхо.
