– Здравствуйте. Именно так, – ответил Готт, и его лицо приняло улыбчивое, заинтересованное и настороженно-понимающее выражение, являющееся защитой, к которой англичане прибегают в подобных случаях. – Вы приехали из-за пьесы?
– Из-за фонологии пьесы, – поправил доктор Банни. Он повернулся и щелкнул выключателем на черном ящичке. – Скажите «на дворе трава», – тихо произнес он.
– Что-что?
– Ничего. На дворе трава.
– О! На дворе трава.
– А теперь «бежит безвозвратное время».
– Бежит безвозвратное время, – произнес Готт со скрытым негодованием доброго пуританина, принужденного к богохульству.
– Спасибо.
Банни повернулся и щелкнул еще одним выключателем. Черный ящичек тотчас затараторил: «Скажите на дворе трава что что ничего на дворе трава о на дворе трава а теперь бежит безвозвратное время бежит безвозвратное время спасибо».
Банни расплылся в улыбке.
– Это высокоточный диктофон Банни. Позже, разумеется, – вкрадчиво пояснил он, – все переносится на бумагу.
– На бумагу. Конечно же.
– Переносится на бумагу и анализируется. Доктор Готт, примите мою благодарность за дружеское содействие, без которого невозможно развитие науки. Словами окрыляются умы. Напитки подают?
– Херес и коктейли в библиотеке.
Когда доктор Банни исчез из виду, Готт решил попрактиковаться в скороговорках.
– Колпак! – сказал он. – По-колпаковски колпак переколпаковать!
– Джайлз, что это вы кудахчете, яйцо снесли или что?
На террасу выплыла леди Элизабет Криспин, держа сморщенную вишню на коктейльной соломинке.
– Всего лишь пытался сказать кролику, что о нем думают лягушки, – туманно ответил Готт, с трудом подыскивая жалкое академическое объяснение. – Аристофан…
– Аристофан! Вам разве Шекспира мало?
– В самый раз. Аристофан, Шекспир, а между ними Банни.
– Так это Банни, да? Вы говорили ему в черный ящик?
– Да. Банни, выбитый из бани. Как он сюда попал?
– Мама познакомилась с ним на каком-то приеме. Она сказала пару слов в его черный ящик и пришла в совершенный восторг. Он упрячет в свой ящик всю пьесу, а когда вернется домой, прочтет лекцию о гласных, согласных, фонемах и всем прочем. Только мама думает, что в нем есть что-то зловещее.
– Зловещее?
– Шпион в черном или что-то такое. Государственные тайны исчезают в черном ящике. Скушайте вишенку, Джайлз.
Готт разжевал вишню. Леди Элизабет уселась на широкую каменную балюстраду.
– Еще один жуткий закат, – сказала она.
– Да уж! – воскликнул Готт, ободренный подобным единомыслием. Однако Элизабет вернулась к американцу:
– Полагаю, Банни цитировал вам античных классиков и распространялся о развитии науки, так?
– Да.
– А вы смотрели на него с вежливым интересом профессора Святого Антония?
– Да… То есть, конечно, нет.
– Дорогой Джайлз, наверное, вам ужасно скучно разменивать Шекспира на пятаки для устройства праздника варварам. Вы же все это прекрасно знаете.
– Никакой это не размен. Все на удивление серьезны. А мне хочется увидеть Мелвилла Клэя на некоем подобии елизаветинской сцены. И в особенности мне хочется видеть вас.
Элизабет изящно переменила позу, чтобы получше рассмотреть свои золотистые домашние туфли.
– Лучше бы эти триста гостей меня не видели. До чего же у мамы изощренный ум, словно она живет лет двадцать назад! Вам не кажется?
– Время не властно над ней, – ответил Готт.
– Да, знаю. Она просто чудо. Однако только ее современники могут додуматься до того, чтобы отпраздновать совершеннолетие дочери, нарядив ее в белый атлас, чтобы она выслушивала ругань некоего героя-любовника, а потом ее похоронили на радость всей округи и высоколобых снобов.
После этого страстного монолога она едва сдерживалась. Готт искренне удивился:
– Но вы ведь не возражаете, Элизабет?
Она спрыгнула с балюстрады.
– Нисколько. По-моему, мне даже нравится. Клэй просто красавец.
– И чрезвычайно обходительный.
– Да, – согласилась Элизабет. – И, Джайлз… очень надеюсь, что все мои реплики вам понравятся!
– Ироничная особа. – Готт встал. – Пробежимся-ка вокруг пруда перед ужином, Элизабет!
И они ринулись вниз по широкой лестнице. На обратном пути встретили Ноэля, размахивавшего письмом:
– Послушайте, Джайлз, Элизабет! Черная Рука!