Во дворе подошла мама, сунула в руку рябиновый месяц на шнурке – манок для удачи. Постояла малость и вернулась в дом – собрать им с отцом еды и найти желтые ленты, которые положено вязать на рукава, если идешь в город. Вроде как признаешься в верности рыбникам и мудрым. Тьфу.
Тянучка укоризненно фыркнула и топнула копытом: замечтался. Правильно фыркнула. Из дома вышел отец, между старых яблонь, у калитки, показались шорник и кузнец с сыном, нагруженные мешками: тоже на ярмарку.
Пока Сакс помогал грузить мешки на телегу, те молчали, только шорник Мэт хмурился и на Сакса не смотрел. Только потом, когда уже выходили на тракт, разбитый и заросший по краям, кузнец буркнул ему:
– Дурень, – и отвесил подзатыльник. Легонько, даже в ушах не зазвенело.
С половину дороги старшие спали на телеге, Томас правил, а Сакс приглядывал за лошадьми. На этот раз повели на продажу всех, даже однолеток и жеребых кобыл. Накануне отец с матерью думали: не заподозрят ли нобли неладного, если оквудский шериф приведет жеребят продавать? Но решили, что нобли о делах грязи не задумываются, а жеребят в Кроу не уведешь, сгинут в лесу. Так-то хоть кому отдать можно будет, глядишь, и не пропадут лошадки.
Про мамин сад и вовсе не говорили. А что тут говорить – только маме печалиться. Яблони с вишнями с собой не унесешь и не подаришь никому. Одичает сад, ничего не сделаешь.
Томасу с отцом тоже кузню бросать – инструмент унести можно, но горн-то с собой не возьмешь.
О том, что с собой брать, и не дотянуть ли до первой осенней ярмарки, старшие и разговорились, когда проснулись. Сакс с Томасом – его с телеги согнали, нечего лошадку зазря нагружать, – это все слушали-слушали, пока все уши не прослушали, да отстали подальше. Все равно ничего нового не услышат.
– Эй, – пихнул его в бок Томас, – будешь много думать, мхом обрастешь.
– Сам ты! – отмахнулся Сакс и вдруг рассмеялся, припомнив свисающую с Томасовых ушей тину, а вместе с ней – и озерную фейри.
Томас, похоже, вспомнил о том же и, понизив голос, спросил:
– Ты что, тоже на озере фейри видел?
Тоже, ага. Томас-то уже года три как про озерных фейри рассказывал хрустальные сказки, мол, фейри зазвала его плясать, а потом не отпускала до самого утра. Ллир его знает, может, и не врет. Сакс сам как-то видел – шел приятель на рассвете из леса, взъерошенный, без куртки, и рубаха развязана. Хотя, может, и не к фейри ходил, а вовсе к мельниковой сестре. К ней и сам Сакс захаживал временами, отчего не утешить молодую да румяную вдовушку? Все одно ей замуж больше не выйти, баб по деревням много, а мужиков – кукушкины слезки.
– Видел, – кивнул Сакс. – Где и ты, на той стороне, где холмы.
– Да иди ты!
Сакс фыркнул.
– Сам иди! Точно говорю. Тонкая, беленькая, как… – Сакс замялся, подыскивая сравнение, Томас-то куклы не видел! А с чем еще сравнить, чтоб рыжий понял, он не знал. Разве что… – Как кувшинка, во! Купалась в озере. Нагишом. Такая вся… так бы и…
– Прям плавала? А ты чего?
– А ничего. – Вздохнул, пожал плечами. – Сорочку надо было хватать, а на том берегу ж… Ты эту свою видел потом?
– А то! К ним в новолуние надо. Они из холмов выходят – поплясать, значит, и того. И чего, так ты ее и упустил? Вот раззява! – Томас хохотнул.
– Ничего не раззява. Что тебе, фейри – мельникова сестра? Она такая… да что ты понимаешь!
Фыркнув, Сакс отвернулся к жеребой кобыле и похлопал ее по холке. Бедняжка всхрапнула, жалуясь на долгую дорогу, и ткнулась мягкими губами ему в плечо, выпрашивая лакомство. Достав из кармана вялую прошлогоднюю морковку, прихваченную нарочно для утешения лошадок, Сакс протянул ее кобыле на открытой ладони.
Подумалось, что зря он Томасу рассказал про фейри. Все равно не верит.
– Эй, – окликнул Томас. – Ты того, не обижайся! Ты скажи, что дальше-то было!
– Убежала она, – буркнул Сакс не то Томасу, не то кобыле. – Посмеялась, рукой помахала, и в лес. А платье у ней было синее.
Кобыла повела на хозяина глазом и сочувственно всхрапнула. А может, реку почуяла. За поворотом показался мост, а на мосту – стражники. Один тощий и узкоплечий, с бритой рябой рожей – похоже, луайонец. Трое – крепкие, что твои медведи, бородатые, явно свои, тейронцы. Все четверо с мечами и пиками, в коротких желтых плащах поверх кожаных курток с железными полосами и в круглых шлемах.
