Дали мне какие-то одурманивающие таблетки — и вошла…
Она умирала в страшных мучениях. От боли не могла лежать и все время стояла на коленях. Так и спала. Уколы морфия помогали ненадолго, от нее остались лишь кожа да кости, но здоровое молодое сердце не давало ей умереть. Когда под действием морфия боль проходила, она смотрела на меня и грезила. Я гладила ее высохшие руки.
— Ничего, потерпи, скоро ты поправишься и мы поедем с тобой в Крым…
И она с надеждой смотрела на меня:
— Да-да, мы поедем к морю, там будет тепло, и рояль, и ты будешь петь… будешь петь…
— Да, да, обязательно…
— Я знаю, я виновата перед тобой, но ты прости меня, не осуждай…
— Конечно, нет, никогда, ну что ты… Замолчи…
Она уже ничего не могла есть — глотать не могла. Мне хотелось исполнить какое-нибудь ее желание, хоть перед смертью.
— Скажи, что тебе принести? Может быть, тебе чего-нибудь хочется, я тебе принесу завтра.
— Ничего не хочу.
— Ну, пожалуйста, скажи, мне это так важно, я хочу тебе доставить удовольствие.
— Ну, хорошо, принеси немножко пирожных «птифур», больше ничего не надо.
На другой день я принесла ей пирожные. Конечно, она не могла их есть, но ей было приятно смотреть на них — на эти изысканные, красивые сладости — в убогой, жалкой больничной обстановке.
В тот последний день своей жизни — видно, она чувствовала, что умирает, — она торопилась мне сказать все самое главное, самое важное, что не успела и не смогла сказать раньше. Говорила она с большим трудом:
— Не бойся, рак не заразный и по наследству не передается, я узнавала…
И через некоторое время — внимательно посмотрев на меня:
— В молодости у меня был туберкулез, берегись…
И еще:
— Не доверяйся мужчинам, все они ничего не стоят…
К вечеру она умерла, все так же стоя на коленях, уткнувшись лицом в подушку. И мачеха ее сказала:
— Ну, Зинаида, все грехи замолила!..
С большим трудом удалось ее распрямить, чтобы уложить в гроб. Она лежала в нем маленькая, как ребенок…
Хоронила я ее, везла в машине через весь город и вспоминала свое нерадостное детство, ее несчастную жизнь, а напротив меня сидела ее четырехлетняя дочь, которой, как и мне когда-то, предстояло скитаться по людям…
Встреча с Верой Николаевной Гариной, которая стала моим учителем пения, перевернула всю мою жизнь. Не знаю, как бы сложилась без нее моя дальнейшая творческая судьба, но оперной певицей я никогда бы не стала. Это был тот самый всемогущий «счастливый случай». Дело было так.
Как-то зашла ко мне подруга, мы с ней болтали, пили чай, и вдруг она говорит:
— Знаешь, я все забываю тебе сказать: тут недалеко от тебя, на улице Маяковского, живет очень интересная старуха, учительница пения. Хочешь, зайдем к ней?
— Да неохота, надоели все эти преподаватели — одни шарлатаны кругом.
— Ну все равно, что дома-то сидеть? Погода чудесная, пойдем погулять и по дороге заглянем к ней. Что ты теряешь-то? Не понравится — больше не пойдешь.
— Ладно, пошли.
Открыла нам дверь совершенно седая женщина, ввела нас в маленькую, длинную, как пенал, комнату. Тамара меня с ней познакомила, и я попросила ее меня послушать.
— Какой у тебя голос?
А я думаю — ну что ей буду все объяснять, надоело уж, все равно никто не понимает, почему у меня исчезли верхние ноты.
— Меццо-сопрано.
— Хорошо, будем петь гаммы.
Начинаем с первой октавы, и я нижние ноты пою басом — стараюсь доказать ей, что у меня настоящее меццо-сопрано, а может быть, даже и контральто. У меня и и самом деле всегда были очень крепкие нижние ноты.
— Так, деточка, так, интересно, интересно…
Я еще больше поддаю внизу.
— Так, давай дальше, дальше.
А куда дальше? У меня выше «соль» второй октавы голос не идет.
— Выше я не могу, у меня низкий голос.
— Ну что ж, достаточно. Так вот, моя милая, у тебя не меццо-сопрано, а настоящее сопрано.
Я совершенно обомлела.
— Правда? Вот спасибо! Господи, я же помню, какие у меня были раньше верхние ноты! А потом пропали, и мне никто не верит. Все педагоги, у кого я была, говорили мне, что у меня — меццо-сопрано. Как же вы узнали? Я уже шесть лет пою на сцене, и вы первая мне это говорите!
— Я поняла по переходным нотам второй октавы. У сопрано эти ноты — «ре», «ми-бемоль», «ми». Ты не умеешь включать на них головной регистр, а это — запомни на всю жизнь! — ключ к верхним нотам. Ты должна умом понять эти ощущения, сознательно включать и переключать грудной, средний, головной регистры, научиться владеть своим дыханием. Природная постановка голоса — большой соблазн для дураков и бездельников. Потому и теряют часто великолепные голоса, едва начав карьеру, что, не получив профессиональной подготовки, идут на сцену, надеясь только на природные данные. В общем, я буду тебя учить, и начнем мы сегодня же. Первое: как ты дышишь? Покажи-ка.
