В восьмиугольный зал по ее приказу доставили несчетное количество иголок всех видов, крепкие цветные нитки, плошки, реторты, множество разных эссенций и большой котел. Засучив рукава до локтей, напевая старинные колыбельные, трудилась старая волшебница.
И вот засушена принцесса – спит, и сон ее глубок и темен. А старушка обращается к печально склонившим головы королю, королеве, архиепископу и некоторым знатным особам:
– Завершив работу хирурга и искуснейшего портного, еще раз напоминаю вам, что Брунильда, хотя и кажется всего лишь чучелом, на самом деле жива. Она спит, и если какой-нибудь мужчина не старше тридцати и не моложе пятнадцати лет воспылает к ней искренней и чистой любовью, Брунильда вернется к жизни и будет такой, какой должна была бы стать в пятнадцать лет – прекрасной и нежной, как спелое яблоко. А если ничья любовь не пронзит ее, как пронзали ее мои иглы, то быть ей и дальше тем, чем она является сейчас – шедевром таксидермического искусства.
Благодарная королева целовала волшебнице руки. Валет Мечей сухо простилась и умчалась, обернувшись утренним ветерком. Тот же ветерок унес и удрученных юных фей – волшебница обратила их в легкие и послушные игральные карты.
– Помните, детки, – донеслось прощальное предупреждение, – что я могу пребывать в любое время в любом месте, не замеченная вами, – и смех, мелодичный, как журчание ручейка, стих вдали.
Дон Грумедан и донья Дариолета, правители Страны Зайцев, повелели незамедлительно возвести пьедестал для Брунильды, спящей принцессы. Скромный монумент был изготовлен из желтого алебастра с красными прожилками, бегущими по нему, как языки пламени. Установили пьедестал с Брунильдой в главной зале дворца, чтобы всякий мог взглянуть на принцессу, чтобы как можно скорее произошло желанное превращение. Старая фея засушила принцессу таким образом, что она выглядела совсем как живая: казалось, она говорила или пела и вдруг на миг замерла.
Донья Дариолета и ее муж то и дело возвращались к разговору о дочери и ее судьбе.
– Кто любви дожидается, тот дни в печали проводит, – говорила донья Дариолета. – Сердце полнится нежностью, но судьба, которая должна привести к тебе любимого или любимую, нерасторопна и капризна. Нужно ждать, и девушки целуют собственное отражение в зеркале, и юноша ходит грустный и потерянный. Как знать, возможно именно сегодня родился где-нибудь тот, кто вернет моей Брунильде движение и дыхание. Вот только путь к счастью будет тяжек, как жизнь бездомной собаки.
И муж ее отвечал ей так:
– Помните, госпожа моя, о том, что Брунильда наша не такая, как другие девушки. Поймите, что вы смотрите на нее глазами матери, заботливыми и большими, как у коровы. Что это в ваших глазах она совершенство. Ваша любовь и нежность делают ее прекрасной и желанной. Помолимся же, чтобы Бог ниспослал нам еще одного ребенка – пусть станет он нашим наследником и правит после нас королевством.
Но другого ребенка ниспослано им не было.
Принцы, короли, герцоги, бароны и рыцари из всех королевств спешили в Страну Зайцев взглянуть на засушенную принцессу. Одних привлекали несметные богатства королевства, другие верили, что смогут полюбить принцессу и тем разрушить чары, третьи были уже влюблены в пятнадцатилетнюю Брунильду, свежую и нежную, как спелое яблоко. Но шли годы, а никто из них так и не добился успеха. Появился, правда, один, который превзошел всех остальных. Ассизом звался тот упрямец, и был он молод, строен и красив. Он смотрел на Брунильду и жаждал ощутить если не любовь, то хотя бы ее подобие – жалость. Ассиз проводил возле засушенной принцессы день и ночь, он стал просто одержимым. Однажды он взял принцессу на руки и начал ласкать ее огромную голову, ее растрепанные и жесткие, как шерсть дикого кабана, волосы. Он прикасался кончиками пальцев к бледным и сухим, как воск, щекам, к атлетической шее. Безутешно, отчаянно рыдал Ассиз, обнимая Брунильду. Тоска подорвала его силы. Как подкошенный, рухнул он у подножия пьедестала, глядя в никуда широко раскрытыми, ничего не выражающими безумными глазами, и умер. Брунильда не шелохнулась. По-прежнему казалось, что она поет, но ее засушенный живот ни на йоту не приподнялся и не опустился, как бывает при дыхании, которому подчинено все живое.
