Оставшись один, Артур повернул назад, к распахнутому алтарному входу в храм. Он постоял у входа, потом, повинуясь внезапному желанию, вошел внутрь. Старая церковь, как и все прочее в Сан-Антонио, не претерпела за последние сто лет никаких перемен; во внутреннем убранстве храма не было, пожалуй, ничего такого, чего Артур не видел бы уже в других миссиях. Древние стропила были с варварской пышностью покрашены в красный и коричневый цвет; устрашающие восковые фигуры святых недвижно и беспомощно взирали стеклянными глазами из своих ниш; дева Мария в длинном белом одеянии и шелковых шлепанцах держала на руках младенца Иисуса, запеленатого в отделанную галуном коленкоровую тряпку; была здесь и Мария Магдалина в традиционном уборе испанской аристократки XVIII века. На стенах висели в полагающемся количестве дурно написанные картины. Покровитель городка, изображенный во весь рост, был нарисован столь дряхлым и отвратительным на вид, что, конечно, ни одна уважающая себя женщина даже не подумала бы его совращать; а если бы нашлась такая, это явилось бы чудом еще более поразительным, чем воля святого к сопротивлению. На других картинах были изображены истязания мучеников и Страшный суд с тщательно выписанными устрашающими деталями.
Но одна картина, висевшая под самым нефом, приковала к себе взор Артура. Это было расцвеченное фантазией художника изображение Хуниперо Серра, проповедующего святое слово дикарям. Должен сознаться, что внимание молодого человека привлек не героический и добродетельный миссионер и не сентиментальный сюжет картины; он глядел на грациозную полунагую девушку-индианку, в покаянном, по-детски трогательном порыве склонившуюся у ног отца Хуниперо Серра. Во взгляде этой девушки было столько мольбы о прощении, а греховность так не вязалась с поэтическим обликом этого невинного и беспомощного существа, что Артур почувствовал, как сердце заколотилось у него в груди. Быстро отвернувшись, он стал рассматривать другие картины; но взгляд молодой индианки не давал ему покоя, словно преследовал его. Я, кажется, уже предупреждал читателя, что затронуть душу Артура было нелегко. Хоть он и был наделен от природы впечатлительностью и поэтическим воображением, ни атмосфера храма, ни самый замысел картины не оказали на него ни малейшего действия. И все же — полумашинально — он опустился на скамью, положил руки на дубовые перила и склонил на них голову. В эту минуту пухлая рука легла ему на плечо.
Артур резко обернулся; встретив сострадательный взгляд священника, он был в одно и то же время растроган и раздосадован.
— Не сердись, дитя мое, — ласково сказал отец Фелипе. — Я, должно быть, прервал твои мысли.
Несколько более резко, чем обычно в беседе со священником, Артур пояснил, что задумался о сложном юридическом казусе.
— Ах, вот что! — тихо откликнулся священник. — А почему же у тебя на глазах слезы, дон Артуро? Нет, здесь что-то другое! — добавил он про себя, взяв молодого человека под руку и медленно ведя его в выходу из храма в сад, озаренный солнцем.
5. ДОННА МАРИЯ ПРОИЗВОДИТ ДОЛЖНОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ
Ранчо Преблаженного Рыбаря глядело прямо в море, как то и полагалось ему. Если покойный владелец ранчо обнаружил подлинное религиозное рвение, выбирая место для постройки дома, то его прелестная вдова проявила не менее глубокий здравый смысл в совершенствовании своего обиталища и внесла в первоначальный план много непредусмотренных практических улучшений. Суровый абрис замкнутого в глухой ограде низкого квадратного строения из необожженного кирпича был смягчен и приукрашен женской фантазией. Черепичная крыша как бы вытянулась вперед к фасаду, чтобы прикрыть обширную веранду, опирающуюся на увитые диким виноградом колонны, а коридор с креслами для отдыха, наперекор всем испанским обычаям, был преобразован во внешнюю галерею. Внутренний дворик был уничтожен совсем. Чтобы ослабить сумрачное впечатление от тяжеловесной мексиканской архитектуры, на помощь были призваны веселые французские ситцы, изящные кружевные тюли, яркие цветные драпировки. Веранда была уставлена бамбуковыми креслами и кушетками — новинками из Китая; полосатый венецианский тент приглушал сверкание моря. При всем том донна Мария, вынужденная считаться с общественным мнением, которое неодобрительно взирало на все эти новшества и даже склонно было рассматривать их как прямое нарушение вдовьего траура, не рисковала полностью рвать с традициями. Если в одном углу ее гостиной стояло фортепьяно, то в другом была арфа. Если на крышке фортепьяно можно было найти свежеразрезанный роман, то на мраморном столике посреди гостиной лежал, для всеобщего обозрения, требник. Если на камине красовались богато украшенные французские часы, на которых бронзовая пастушка легкомысленно отсчитывала быстротекущее Время, то чугунное распятие на стене напоминало гостям о Вечности.
