Когда Филип пришел в себя, в горле у него жгло; он задыхался. Открыв глаза, он увидел склонившуюся над ним Грейс, бледную, встревоженную; она растирала ему снегом виски и руки. По ее круглой щечке струйкой стекала кровь.
— Ты ранена, Грейс? — спросил Филип, с трудом ворочая языком.
— Нет, мой милый, храбрый Филип. Я так счастлива, что ты жив.
Сказав это, она страшно побледнела и прислонилась к дереву. Даже верхняя губка ее, обласканная лучами солнца, стала белой как мел.
Но Филип не видел ее. В изумлении он озирался по сторонам. Он лежал посреди камней и поломанных сосновых веток. Он слышал шум бегущей воды; в ста футах от него текла река. Филип взглянул вверх, откуда струился багряный свет заходящего солнца. Покалеченные сосны поддерживали на своих ветвистых лапах пробитую камнем снежную кровлю. Красные лучи играли и на поверхности потока, проникая через случайные отверстия в этом удивительном своде, закрывшем реку от солнца.
Теперь он понял, куда утка направляла свой полет! Понял, почему они с Грейс так и не увидели реку! Понял, куда подевались птицы и звери и почему снежная пустыня не сохранила их следов! Сомнения не было, они с Грейс вышли на дорогу!
С криком восторга он вскочил на ноги.
— Грейс, мы спасены.
Грейс ответила ему радостным взглядом, но радость ее относилась главным образом к тому, что он жив и здоров.
— Как ты не понимаешь, Грейс, ведь — это дорога, проложенная самой природой. Не тот путь, что мы с тобой искали, но вполне надежный путь; река приведет нас в долину.
— Да, я знаю, — сказала Грейс.
Филип удивленно поглядел на нее.
— Я видела долину сверху, когда тащила тебя прочь от камнепада. Вон с того места.
Она указала на скалу, торчащую над проломом в снежной кровле. На скале примостился свалившийся сверху огромный камень.
— Ты тащила меня, дитя?
Легкая улыбка засветилась на лице девушки.
— Ты не представляешь, какая я сильная, — сказала она и подтвердила свои слова, упав в глубокий обморок.
Филип кинулся к ней. Потом стал нащупывать на боку фляжку, которую свято хранил в течение всех своих бедствий; фляжки не было. Он огляделся; фляжка валялась на снегу, пустая.
Впервые отчаяние исторгло стон у Филипа. При звуке его голоса Грейс открыла свои кроткие глаза. Она увидела, что ее возлюбленный стоит, глядя на порожнюю фляжку, и улыбнулась.
— Я вылила все тебе в рот, милый, — сказала она. — Ты был так бледен, я боялась, что ты умираешь. Прости, милый.
— Я был оглушен — и только, но что с тобой, Грейс?
— Мне уже лучше, — ответила она и попыталась привстать, но тут же, негромко вскрикнув, снова упала на землю.
Филипа уже не было рядом с ней. Он взбирался вверх на скалу, по пути, который она ему указала. Когда он вернулся, лицо его сияло.
— Я видел долину, Грейс. До нее — две-три мили, не больше. Мы дойдем засветло и там заночуем.
— Боюсь… что мы не дойдем, — грустно сказала Грейс.
— Почему же не дойдем? — спросил нетерпеливо Филип.
— Потому что… у меня… сломана нога.
— Грейс!
Она снова лежала без чувств.
По счастью, Грейс ошибалась. У нее не была сломана нога, а всего лишь сильно растянуты связки; тем не менее от боли она не могла стоять. Филип снял с себя рубашку, порвал на бинты и, намочив их в ледяной воде, перевязал девушке распухшую щиколотку. Он подстрелил перепелку, потом еще одну утку, расчистил место для ночлега, развел костер и угостил Грейс вкусным горячим ужином. Голодная смерть больше не грозила им, опасности остались позади; самое худшее, что могло их ждать, это — несколько дней вынужденного промедления.
За последние два-три часа заметно потеплело. В полночь порыв сырого ветра зашевелил сосны у них над головой; что-то глухо застучало по снежной кровле. Шел дождь.
— »Весна отправилась в поход!»— прошептал Филип.
Но Грейс было не до стихов, даже из уст любимого человека. Она уронила голову ему на плечо и сказала:
— Ты должен идти один, милый. Оставь меня здесь.
— Грейс!
— Да, Филип. Я дождусь тебя здесь. Я ничего не боюсь. Мне здесь настолько лучше, чем… им.
Почувствовав на руке слезы, Филип поморщился Быть может, совесть у него была не совсем спокойна, быть может, он услышал укор в тоне девушки, быть может, вспомнил, что она говорит ему об этом уже не в первый раз. Молодой человек решил, что пора прибегнуть к тому оружию, которое он любил именовать «здравым смыслом». Оценивая свои душевные качества, Филип всегда считал себя пылкой, импульсивной натурой, человеком великодушным до безрассудства, которого хранит от полной гибели лишь способность к здравому суждению.
