Габи - страница 9

Кареты, же давно, след простыл, она везла парочку на съемную квартиру, наверно, уже пересекли несколько площадей и кварталов. Сердце Мадам Розетт стучало, в ссоре с ней кричала душа, навсегда отнимая от нее Гюго, как мечту. А для нее, Габи, «Дом терпимости», уже остался в прошлом.

Минуло несколько десятилетий. Гюго шел шаг за шагом поэтапно в свое прошлое, то еще кажется вчера. 1829–1830 годы. Именно там он искал ответ. И находя, смело отвечал самому себе – ошибка, малодушие, трусость. Страх перед неопределенностью в будущем пугал буквально всем, тогда, его, молодого, успешного поэта, писателя, мужчину. Потерять все, и ради чего? Перед ним, уже давно, сегодняшним днем – не молодым мужчиной, будущего, как такового, уже нет. Он одинок, насладился всем, чем мог за свою жизнь, вот, если и сохраняется любовь, то к напитку Богов. На столе, среди кучи бумаг, чернил и гусиного пера, стояла бутылка «Бургундского вина», наполовину выпита, пустой стакан и свеча, талая до огарка, такая одинокая на всем этом фоне, вот все его друзья на этот вечер, такой, же, как и предыдущие. Мир стал узок и неуютен. Сидя в кресле, он глядя безнадежно по сторонам своих апартаментов и не найдя ничего, что его так тронуло бы, со вздохом взяв в руки перо, обмокнув в чернилах, взяв белый лист бумаги, как прилежный писарь, с вожделением пытался написать. Гюго пытался писать ровно, но от того не состояния, вообще, не мог что-либо делать правильно и адекватно. Где-то, как-то, все, же старясь по мере иссякших сил, он, сосредотачиваясь на мысли, все, же вывел коряво «ГАБИ». Написав, Гюго начал рыдать, плакать горькими слезами, утопая в них, как и в своем одиночестве, вновь, опять что-то вспоминая. Сознавая, как это было давно, но все-таки было. Он, собрав в кучи бумаги, со злостью скинул со стола, глазам открылась записная книжка с закладкой. Он потянулся к ней, открыл, начал, читать, в который раз в своей жизни, вслух, – 3 октября 1858 года. Дом твой, тебя оставят в нем одного. Подпись В. Гюго. Он схватил записную книжку в руки, начал рвать ее на куски, разбрасывая клочки во все стороны. Обессилив, обхватил голову двумя руками, мыча от боли. Кажется, этим мычанием наполнилась вся комната, была сгустком негатива, вдруг, он словно очнулся, увидел вдали у окна светлый силуэт Ангела, так похожего на Габи. Он смотрел безотрывно, по щекам катились горькие слезы, он шептал «ГАБИ».

Габи в легком, домашнем платье, с распущенными волосами, стояла у окна и любовалась солнечными лучами, подставляя им свое лицо, за окном был теплый летний день. Уютная комната была наполнена светом, дверь в другую комнату была открыта, можно было заглянуть и увидеть, как в ней, сидя за письменным столом, что стоит в центре, ближе к окну, работает, по-домашнему в халате, сам, Месье Гюго. Он что-то быстро записывал росчерком пера, все чаще и чаще окуная его в чернильницу. В комнату постучали. Испуганная Габи, она уже в положении, подошла к двери во вторую комнату. Сидящий за столом Гюго привстал, вышел из-за стола, тихими шагами направился к двери. У обоих в голове, сразу, же мелькнуло: «Кто, же это может быть?» Габи спряталась за раздвинутую шторку (ширму), стояла за ней затаив дыхание. Гюго, более чем спокойно, подошел к двери, повернул ключом в замке, приоткрыв, он посмотрел на гостя. В дверь ввалился нахрапистый блондин, молодой человек, лет 25, он, оставив у двери трость, пройдя вперед, оглядев мутным взглядом комнату, небрежно полупьяно задержав взгляд на Гюго, сказал, – Виктор! А, я к тебе в гости! Он панибратски полез к нему в объятья. Не ждал? Гюго стоял, как – будто его в чем-то уличили, растерянно смотрел на гостя. Первое желание! Это взять и выкинуть за дверь, как блудного пса, но сдержался, сверкнув зло глазами. Гость понял, поэтому решил добавить от себя, изображая невинный предлог своего прихода, балагуря, – Мне твой слуга намекнул за золотой, где можно тебя, мой, милый друг найти. Не обессудь! Принимай гостя в объятья! Полез обниматься, готовый, уже расцеловать Гюго, тот его оттолкнул. Блондин обиженно, переходя на фальцет, крикнул, – Ах, ты, Стареющий мальчик! Проказник! Всё по девочкам ходок! Изображая из себя обиженного, он растянуто, на распев сказал, – Меня, Вы, Виктор разлюбили, уже, совсем и навсегда? Ах! Ах! Он приложил руку ко лбу, изображая свое расстройство, тут, же сняв руку, ревниво произнес, – Или на троих играешь? В упор, глядя на Гюго, рассмеявшись, спросил, – Рад? Где, же твоя новая пассия? Он посмотрел по сторонам. Словно, ища кого-то, сказал, – Я, хоть посмотрю! На кого, ты меня, мой, Великий Писака, променял? С прищуром, от чего у Гюго пробежал холодок внутри, въедливо произнес, – Признайся, как другу, где? Чтобы мне у тебя здесь не делать кавардак, не доводи ревнивца до безумия! Габи выслушавшая нечаянно пафосный монолог, явно уставшая от его трескотни, скорее женщины, нежели мужчины, больше не выдержала своего уединения, и смело вышла из-за ширмы. Изумленный мужчина, соизмеряя ту с ног до головы, произнес, – Ух, ты! Пардон, Мадам! Разводя руками в стороны, он обратился к другу, – Гюго! Да, ты у нас влюбился по уши! Он посмотрел внимательно на Габриэллу, с ехидством произнес, – Какие формы! С укором посмотрел на Гюго, рассматривая Габи и тут, же вскользь в адрес того, язвительно бросил, – Извращенец! Гость, сраженный своей догадкой, сделал взмах в сторону рукой, как курица, что несет яйца при нежелательных свидетелях, потом хватаясь ею за лоб, торопливо, вслух, ошеломленно произнес, – Подожди, подожди! Дай мне подумать! Так, так, так! Ты, что? Может, отцом хочешь стать без свидетелей? Он взял Гюго под руку, отвел в сторону, зло прошипел сквозь зубы, – Да, ты в своем уме? Она, же цыганка! Сдурел? Он, сверкая глазами, продолжил, – Да, за такие дела! Тебя общество и наше и ваше сожрет с потрохами! Уводя все далее в сторонку, наставляя, – Ну, пошалил бы и все! Шепотом произнес, – Умыл бы, как говорится, руки! Не в первой! Девчонка! Он оглянулся на Габи, вслух сказал, – Понимаю тебя. Смазливая! Ее породе! Подол задрать за золотой, тем более, ничего не стоит! Беря в оборот, вкрадчиво, добавил, – Одумайся! Рви концы! Гюго, же глядя на Габи, с терпимостью к другу, с мягкой улыбкой, язвительно сказал, – Андре! Не тебе судить меня, пошляк! Она не цыганка! Венгерка из Трансильвании! Он с презрением соизмерил его взглядом пылающим огнем, уничтожающе произнес, – Возьми себя в руки, как ревнивая баба! Сжигая взглядом, выпалил, – Улыбнись Даме! А то, забуду телесную и духовную с тобой близость! Андре в оцепенение взглянул на него и перевел мягкий взгляд на Габи, с нежностью, скорее от жалости к ней, сказал, – Дитя! Как Вас мне именовать? Габи насторожено приняла внимание к своей персоне, с дерзостью выпалили, – Габи! Андре, пережевывая, констатировал, – Габи? Странное имя для цыганки. Габи, с гордостью глядя в упор на него, отпарировала, – Я не цыганка! Я венгерка! И зовут меня Го-а-би! Андре, уже с любопытством допытывал, – И как, же Вас, милочка, занесло из Трансильвании в Париж? Габи соизмерив его взглядом, дерзко, нагло сказала, – Замуж захотелось выйти! Вот за него! Она кивнула головой в сторону Гюго, тот стоял с усмешкой на лице, это ей придало уверенности, зло добавила, – Во сне – будущего у меня встреча с ним была! Ой, как понравился Месье! Она цокала языком, качая головой, сверкая глазами в сторону Андрея, уже ерничая, сказала, – Позвал! Я и приехала! На зов его души. Андре, пораженный, с поворотом в сторону Гюго, изумленно, не веря своим глазам и ушам, произнес, – Что-то мне не совсем понятно, то, что она говорит. Объясни, хотя бы, ты! Чтобы не стоять посередине комнаты в присутствии Вас, законченным идиотом. Гюго по-приятельски хлопая того по плечу, с усмешкой в его адрес, парировал, – Судьба, братец! Месье! Вам не понять чувство «любовь», кроме похоти, Вы в своей жизни ничего не ощущали. Судьба свела нас с Габи! Познакомились, расстались и нашлись вновь, опять. Он ласково посмотрел в сторону Габи, та стояла гордо, он, же ошеломленному другу, поясняя, добавил, – И, я счастлив с этой, сопливой девчонкой, с моей единственной Дамой сердца. Он поднял вверх указательный палец, подытожил, – И вдвойне! Оттого, что буду отцом! «Надо умереть, чтобы воскреснуть!». Я, же умирал и ни раз, ни два, и ты тому, мой друг, был лично свидетель. Искал любовь! И не находил. И вот! Он ласково посмотрел на Габи, высокопарно продолжил, – Благодаря этому, черноокому Ангелу! Воскрес! И живу, купаюсь в лучах счастья! Теперь, я не только самец, но и влюбленный, любящий мужчина! Понятно, Андре? Тот в нэком психозе, сдавливая внутри себя зависть, с сарказмом сказал, – Да, уж! Вижу, как «мотылек» над зажженной свечой, крылья распушил. Он с издевкой выдавил, – Не жарковато? Охолоните, Месье Гюго! Не опалите крылышки, Дон Жуан! С презрением соизмеряя друга, глядя в упор в глаза, произнес, – Сколько раз, ты божился мне в любви? Не говоря, уже о девчонках из дома «Страсти». Издеваясь, кривляясь, выпалил, – Влюбился! С ухмылкой, резко добавил, – Скоро твоя голова лысеть начнет, зубы гнить, как у «Старого скакуна». Соизмерив взглядом, словно вылил ведро дерьма тому на голову, сказал, – Вытри пот под крыльями. Сдурел совсем! Он развернулся, оглянувшись на него, добавил, – Я ухожу! Наши с тобой отношения закончились, вот здесь и сейчас. Ты меня при этой, вот при ней втоптал в грязь. Было бы перед кем? Перед девкой, цыганкой! Зло, посмотрев на Габи, в отчаянии крикнул, – Она ведьма! Околдовала тебя! Уже спокойнее, сказал, – Сходи, исповедуйся! И гони эту девку от себя прочь! Соизмерив взглядом её, добавил, – Знаем, мы таковых! Он направился к двери, взял трость, уже в дверях повернулся и обоим, не отводящим взглядом, зло, скорее это относилось к Габи, сказал, – Гюго, между прочим! Горький пьяница, деточка! Напьется, бьет тогда. Ой, не любя, чем попало и больно, учти. Проверено мной! Габи со злом в голосе, крикнула, – Идите, Месье! Я его изучила, как пса. Ест с руки моей, и поверьте с благодарностью! Идите, Месье! А то, ведь, прикажу ему выгнать Вас, сказать-то и надо всего, лишь словечко «Фас». Андре оторопел от ее слов, Гюго, же со смехом, посоветовал, – Андре, катись-ка, ты! Под три черта! А, целомудрие твое меня удивляет. Продолжая смеяться, съязвил, – Оказывается! Я спал и впрямь с настоящей «бабой». К тому, же! Теперь, я это понял, по утрам просыпаясь счастливым рядом с Габи, а не с тобой. Брр – р! Он сделал брезгливую гримасу, сказал, – Ты мякиш! Ни то, ни сё! Подстилка для пьяницы! За то, что бил за мою неудовлетворенность, извиняюсь! Я редко бываю так груб, только, если с подстилками, «падшими шлюхами». Из той серии, что непристойно зад свой мне подставляют. Андре вылетел из двери пулей, дверь за ним с грохотом закрылась. Габи с Гюго смеялись закатистым смехом. Гюго подошел к двери, приоткрыл, снизу слышались спускающие шаги по лестнице и бормотания переходящие в крик, Андре явно в безумии выкрикивал, – Ах, ты, прохиндей! Сучок с пенька! Посылая в адрес Гюго и парочки свои проклятия, – Запомните мои слова! Скоро рыдать будете крокодильими слезами! Шаги приостановлены, Андре раздираясь во все горло, кричал, – Я, еще отыграю партию! С насмешкой и сарказмом, передразнивая, – Судьба! Стуча по перилам, крича в голос, – Цыганка! Басурманка клятая! Девка падшая! Еще громче, добавил в отчаянии, – Возомнил из себя В. Шекспира! Писака! Я его еще расхваливал перед всеми не ему чета! Обессилено констатируя, – Демон в нем! И стихи и эссе – одна чушь! Выкрикивая в пролет на лестничной площадке, – Бред сивой кобылы! Извращенец! Угрожая, – Я сорву с тебя маску! Всех на уши поставлю! Плача, – Но, почему я его любил? Еще хотел быть в его глазах «Героем любовником». С топотом сбегая вниз по лестнице, плача, бормотал, – Ангел! Она и ангел? А, я? В его глаза, уже «падший Ангел?»