Кубок страны разыгрывался осенью.
Каким-то чудом «Красное знамя» пробилось в ту часть турнира, где в игру вступали лучшие команды Союза. Соперник «красным» достался грозный, задира в своем первом классе мастеров, — ВВС.
Словно вся пасека поднялась и покинула обжитое место. Гудящими роями шли казармы, мчались наперегонки россыпью мальчишки. Торопились люди степенные. Узнавая друг друга, перекликивались, перешучивались:
— Ивану Васильевичу! Идешь?
— Иду.
— Надо, брат, надо! Своих поддержать.
— Поддержим.
— А я вот, понимаешь, на рыбалке простыл. Беда! Такой день, а голоса нет.
— Свистни.
— Свистун я никудышный. Мальчишкой не выучился.
— Ничего! Свистеть не умеешь — топай.
У стадиона «за линией», по преданию построенного англичанами, работавшими у фабриканта, толпа распадалась на две. Одна, в черном и сером, — солидные, шли в ворота, у них имелись билеты на трибуны. Другая, пестрая, кольцом охватив стадион, штурмовала заборы.
Мы с Вавой, оседлав изгородь, никак не решались сигануть вниз — столько было сегодня милиции и сторожей с красными повязками. А на поле уже был дан свисток, и почти тотчас небеса, как старую парусину, разодрало надвое. Сторожа и милиционеры побежали к трибунам, и мы хлопнулись, как мешки, наземь и помчались вместе с ними узнать, что и как.
— Банка!
— Баночка-а-а! — орали мы друг другу, потому что каждому чудаку было ясно: наши забили.
Мы устроились с Вавой на нижней ступеньке первого ряда. Скверно устроились, видели только головы футболистов.
ВВС все-таки отыгрались, забили мяч минуты за три до конца второго тайма, и мы промучились с Вавой еще тридцать минут, хорошо видя только, как выбрасывают мяч из аута.
Счет один — один означал в те времена, что назавтра футбольное сражение будет продолжено.
— Да пусть наши проиграют, — соглашались мы, — все равно молодцы!
— Молодцы! — подхватывали летучий разговор болельщики.
— Деревня, деревня, а лаптем тряхает. Утерли нос москвичам.
Толпа валила со стадиона, такая счастливая, словно у тех, кто ждал мальчиков, родились мальчики, кто ждал премию — получили премию, а нашему брату безбилетнику словно бы выдали билеты на завтрашний матч.
— А Кузин! Кузин! Как он головой играет!
— Золотой котел.
— Не котел, дорогой товарищ, — голова. Он думает на поле.
— А я про что говорю!
— Вы за игрой Муранова понаблюдайте — профессор. Всех видит, все понимает, и ему только намекни…
— Карболитовцы тоже не сплоховали.
— Все на совесть играли.
— А иначе и нельзя. Не ради себя мяч катали. Городу уважение надо было оказать.
— Оказали! Вполне!
— Эх, ребята! Завтра бы баночку — и в одной восьмой финала.
— Ты не загадывай! Не загадывай! — строго осадили мечтателя.
— Круглов хорош!
— А Рейнгольд плох?
— Мы и говорим — «синие» «красных» не подвели.
Против ВВС играла сборная города. Видно, это правилами разрешалось. Потому и очутились в команде и Кузин с фарфорового завода, и двое «химиков» — «синих».
Всякое счастье хорошо: и то, которого ждешь, и то, которое падает, как манна с небес.
Отец принес мне билет на стадион, на дорогую, западную трибуну.
Отсюда, с затененной стороны, я видел первый матч большого футбола во всей его красоте.
Разыграли ворота.
Начали.
«Летчики» умели задраться перед «Спартаком» и ЦДКА, могли разгромить «Торпедо» и даже «Динамо», но с командой рабочих дело у них не шло: не они — их задирали, да и не только задирали, но и заставляли бегать по всему полю в поисках мяча, играть у своих ворот на отбой, лишь бы подальше, куда попало. И уже в первом тайме мяч затрепыхался в их сетке. Трибуны ахнули, но вопль радости тотчас перешел в стон: судья мяча не засчитал.
