Фундамент оптимизма - страница 63

В 1975 году наша Академия наук отметила свое 250-летие. Что дал ей почти двухвековой дореволюционный период? В 1917 году она располагала одним институтом, пятью лабораториями, шестью музеями, библиотекой, архивом, типографией. К 50-летию Советской власти количество научных учреждений у нас превысило 4700 (в их числе сотни академических).

Что касается научных работников, то их контингент за 60 лет (1915–1975) увеличился в нашей стране в 100 раз. К 1976 году он составил 1 миллион 200 тысяч человек. Это четверть их общей численности во всем мире. Среди советских исследователей сотни тысяч докторов и кандидатов наук. Впрочем, дело не в степенях. Квалификация наших специалистов, их достижения получили всемирное признание. Иллюстрации легко найти в любой области науки и техники. Вот один из примеров, помогающих представить, какой растет наша научная смена.

— Молодые советские математики, безусловно, заслуживают самой высокой оценки, у них еще многое впереди, — заявил в 1966 году А. Картай, тогдашний президент Международной ассоциации математиков.

Иной читатель запротестует: мол, где же еще и соседствовать молодости с успехом, как не в математике?!

Так-то оно так! Но не стоит забывать: чтобы математические способности (а они, согласитесь, есть не у каждого) раскрылись в золотую для них пору, нужен такой социальный климат, который благоприятствовал бы их расцвету. И потому пример с математиками особенно показателен.

В 1967 году два московских ученых — С. Новиков и Ю. Манин, сотрудники математического института имени В. Стеклова, удостоились Ленинской премии. Первому из них, члену-корреспонденту АН СССР, тогда едва исполнилось 28 лет, второму, доктору физико-математических наук, — 30. А незадолго до них, в 1965 году, лауреатом Ленинской премии стал В. Арнольд, 28-летний профессор МГУ.

Именно на этом контрасте — так молоды летами и столь зрелы творчески! — делали акцент авторы некоторых комментариев. Заострялось внимание и на сложности проблем, оказавшихся по плечу молодым лауреатам. Проблем, которые кажутся совершенно недоступными уразумению «простого смертного». Дескать, тоже не совсем обычная вещь: ученых увлекли такие дороги, где несравненно труднее надеяться на популярность, чем, допустим, в мире технического творчества.

Но и здесь наши современники мало чем отличаются от своих предшественников, живших, скажем, в прошлом веке, во времена Н. Лобачевского. Между тем успехи молодых советских математиков действительно отражают то необычное, что отличает век нынешний от века минувшего.

Начнем с того, что одних способностей мало — нужны еще возможности их проявления, предоставленные личности обществом.

Незаурядные способности Н. Лобачевского проявились рано. В 14 лет поступил он в Казанский университет. В 18 в числе лучших получил звание магистра. В 23 года он уже профессор, в 32 — ректор университета. Биография Н. Лобачевского в определенном смысле ординарна: да, именно молодость — золотая пора для ученого-творца. Если же говорить о научной карьере молодого Н. Лобачевского, то она нетипична для царской России.

«Научное исследование становилось профессией только для очень немногих лиц, оставлявшихся при кафедрах в высших учебных заведениях, причем количество штатных мест было ничтожным», — свидетельствовал академик С. Вавилов. И еще: «Только в немногих случаях ученые имели возможность создавать школы, находить продолжателей своей работы и помощников. Часто крупнейшие работы русских ученых кончались вместе с ними и забывались… Царское правительство не понимало роли отечественной науки, пренебрегало ею, предпочитая в случае надобности ввозить готовую науку и технику из-за границы».

Иллюстрацией может служить судьба того же Лобачевского. За внешним благополучием, за блеском его научной карьеры скрывалась настоящая драма. «Известный казанский сумасшедший», — говорили о Н. Лобачевском, не подозревая, что вскоре мир назовет его «Коперником геометрии». Ученого травили печатно и непечатно. В 1846 году его сняли с поста ректора вопреки ходатайству университетского совета. А в 1847-м лишили профессорской должности и освободили от всех обязанностей по университету. Это отстранение носило характер грубой служебной дисквалификации, граничившей с прямым оскорблением. И Н. Лобачевский не был исключением.