– Не ходил, – кивнул Трегубов.
– Стало быть, у меня на него ничего нет, статью не пришьешь.
– Тогда зачем он милиции нужен?
– Вчера ты упоминал о некоем страшном человеке, с которым пахан встречался. Вот он мне нужен.
– Да чтобы пахан с ментовкой сотрудничал? Ни в жизнь!
– Тот человек – каратель. Много крови на нем, его госбезопасность разыскивает.
Не хотелось Андрею этого говорить, а надо. Политических, предателей, немецких пособников в уголовной сфере не любили. Иной раз вынужденно сотрудничали, было такое. Но и сдавали их легко. Не свои, не блатные, окрас другой.
Трегубов задумался. Сдать легавым пособника фашистов – легко. И угрызений совести не будет, поскольку воровской кодекс не нарушит. Но если бы он сам знал фашистского прихвостня. А его знает пахан. Головоломка получается. Выдашь пахана – заработаешь себе геморрой.
– Трегубов, ты скажи, где пахан бывает? Пивная, ресторан. Как кличка и как выглядит. Я сам к нему подкачусь, тебя не сдам и к пахану пока никаких предъяв. Побеседуем мирно и разойдемся бортами, – наседал Андрей.
Если через пахана возьмут карателя, для госбезопасности польза, и дело об убийстве Болотникова на кладбище закрыть можно. Андрей, сам прошедший фронт, ненавидел фашистских пособников, предателей, больше, чем немцев. Гитлеровцы – чужаки, воевать пришли, с ними все понятно. Наши-то зачем продались? Обычно, если в плен попадали немцы и полицаи или бургомистры из изменников, предателей расстреливали на месте, а немцев отправляли в лагеря. Поэтому власовцы из РОА дрались отчаянно, как смертники, а полицаи, старосты сельские уходили с немцами, боялись возмездия. Честно сказать, и немцев стреляли, если удавалось захватить с боем эсэсманов. Как правило, это фанатики были, отстреливались до последнего патрона. Выдавали их две серебряные руны в виде молний на правой петлице, потому как на фронте они носили обычную пехотную форму вермахта. В безвыходном положении эсэсманы выбрасывали френч, но это не помогало. Под левой подмышкой у них татуировка была, с группой крови и резус-фактором.
– Слово даешь, что пахана не повяжешь?
– Чтобы я тебе клятву давал? Ты не сбрендил? А будешь упрямиться, сам на суд приду, постараюсь, чтобы показания твои, в протоколе допроса записанные, огласили. Чтобы подельники слышали, тогда в зоне с тебя спросят.
Трегубов от злости зубами заскрипел. Обложил его опер, как волка флажками на охоте обкладывают. А деваться некуда.
– Ладно, слушай. Пахана кличка – Сенька-Неваляшка.
– В первый раз такое погоняло слышу.
– Это потому, что после передряг поднимается всегда, как игрушка детская.
– Как выглядит?
– Вылитый начальник! При костюме, при галстуке, ботинки начищены. Прямо франт. Бабы таких любят. Лицо… Да непримечательное лицо. Ни шрамов, ни родинок. Говорит гладко, как ученый, а у самого четыре класса, да и те в коридоре. Кум ходит за ним, все по сто шестьдесят седьмой статье. Оружие при себе не носит никогда.
– Где бывает?
– Пивная на рынке, в полуподвале. Комнатка там есть, с заднего входа. Он в общем зале не сидит. А еще в рестораны в Москву ездит, но я с ним там не был.
– Кроме погоняла имя-отчество у него есть?
– Семен Еремеевич, – нехотя выдавил Трегубов.
– Когда в пивной застать можно?
– Часов с трех. С утра спать любит, прямо барчук.
– Ох, Трегубов, не любишь ты его, – хохотнул Андрей.
– А чего его любить? Не девка красная.
– Выздоравливай. А где живет Семен Еремеевич?
– Запамятовал я. Да он и дома не бывает. То на малине, то у баб знакомых.
Ну да, запамятовал! Не тот человек Трегубов. Да и черт с ним, главное он узнал.
Вернувшись в отдел, Андрей рассказал Феклистову.
– Знаю такого! Два года назад едва не посадил его. Подельники все на себя взяли, он свидетелем прошел. По молодости разбоями занимался, потом поумнел. Смотрящим стал, сам теперь рук не марает.
– Так я поговорю с ним?
– Поговорить можешь, боюсь, не скажет ничего.
– Он же с полицаем бывшим якшается!
– Пахан скажет – не знал ничего. Да и человека такого не видел никогда.
– Поймать бы его на чем-нибудь. Лишнего на свободе ходит.
– Пока на него нет ничего, но я его обязательно посажу!
