Морфея улыбнулась улыбкой, которую люди, не знающие ее, могли бы назвать льстивой. Напротив, эта улыбка отражала внутренний покой ее души.
— В отличие от тебя, — сказала она, — я принимаю человека со всеми его слабостями и недостатками. Если жизнь и научила меня чему-нибудь, то это не искать в жизни совершенства, но исправлять наши собственные погрешности.
Даже не обдумывая это специально. Сутан выбрала именно эту позицию в комнате, откуда она могла издали изучать свою новую подружку и в то же время видеть сквозь открытую дверь весь холл. Но и здесь она была только в относительной безопасности. Ей хотелось выпить, но никакого спиртного в поле зрения не было, и ей не хотелось выказывать свою слабость, попросив Морфею принести ей чего-нибудь покрепче.
— Это, если я не ошибаюсь, бордель, — сказала Сутан. — Что ты здесь делаешь?
— Я знаю, кто я такая, — сказала вместо ответа Морфея, двигаясь через освещенный круг на полу, как призрак через залитую лунным светом лесную лужайку. — Но для меня очень важно, какой меня видишь ты. — В ее голосе не было ни тени раздражения.
— Почему? — Реплики Сутан в этом диалоге произносились на повышенных тонах.
— Мне кажется, это естественно, — ответила Морфея. — Ты его дочь.
— Чудно, но я совершенно не чувствую себя его дочерью.
— Ну, это трагедия для всех нас.
— Поэтому ты и привела меня сюда? Хочешь обработать меня?
— Я привела тебя сюда, уведя из того места, где тебе не хотелось находиться, — заметила Морфея, опять уходя из света в тень. — Вот и все.
— Я тебе не верю. — По мере того, как Морфея к ней приближалась, она все больше и больше нервничала. — Ты привела меня сюда, чтобы заставить меня помириться с отцом. Научить дочерней любви.
Опять та же самая улыбка.
— Сутан, как ты можешь не понимать того, что мне кажется настолько очевидным? Невозможно научить инстинктам. Несмотря на все твои заверения в противном, я убеждена, что ты любишь своего отца. И я думаю, ты всегда любила его. Но потом, с годами, ты научилась его ненавидеть.
— Нет, я...
Но тут Сутан увидела своего отца и Криса. Они быстро шли через холл по направлению к выходу. Заметив их, и Сутан двинулась следом. А потом и бегом припустилась.
— Я его вижу!
Крис повернул голову.
— Кого? Сива?
Но М. Вогез уже устремился вперед. Я положу конец этому безумию, — думал он. Хоть в какой-то степени исправлю то, что натворил.
— Мосье Мабюс, — прошептал он, двигаясь вдоль труб в полутьме. — Послушайте меня. Я хочу спасти вас. Поверьте, я вам все прощаю...
Мощная рука схватила его за горло и оторвала от пола. М. Вогез задергался, не в силах ни дышать, ни говорить, ни, тем более, кричать. Он смотрел в лицо М. Мабюса, напряженное и осунувшееся. Тонкая синяя жилка пересекала его лоб и пульсировала, как будто живя собственной жизнью.
— Tu... me... pardonnes? — Ты меня прощаешь? Слова вырывались из его уст с неестественной аспирацией, порожденной невероятным изумлением. Затем Транг с такой силой ударил М. Вогеза спиной о ржавые трубы, что руки и ноги бедняги задергались, как у марионетки.
— Mon Dieu! — только и сумел выдохнуть М. Вогез, когда Транг уронил его, как куль с мукой, на грязный от мазута цемент пола.
Транг нагнулся над ним, тяжело дыша, как загнанный зверь. Глаза его были широко раскрыты и совершенно безумны, хотя в душе его в этот момент текла золотая река из слов:
Порою я как без мамы дитя...
И дом так далек...
—Не тебе прощать меня! — Как и в предыдущем высказывании, слова вырывались из стиснутого ненавистью горла, как отравленные пули. — Если здесь и говорить о прощении, то только с моей стороны. Но прощение предполагает милосердие. — Он начал медленно вытягивать руку. — А во мне его ни капельки не осталось. — Теперь пальцы Транга почти касались груди М. Вогеза, как раз в том месте, где находилось его сердце. — Твои соотечественники выжгли милосердие из моего сердца.
Его пальцы напряглись, и М. Вогез наблюдал, затаив дыхание, как к нему приближается его собственная смерть.
— Вы даже саму память о том, что такое милосердие, стерли в наших душах. — Острые, как кинжалы, ногти Транга прошли сквозь мокрую от пота рубашку и кожу М. Вогеза.