На это Мун ответил:
— Я вижу тебя таким, какой ты есть. Твое новое лицо не может скрыть тебя от меня.
— Я есть будущее Америки, — заявил Волшебник, — только я достаточно умен, чтобы пытаться остановить ее самоедство. Уже много лет японцы перекупают контрольные пакеты акций наших крупнейших предприятий. А теперь еще и начали скупать у нас недвижимость. Америку распродают по частям, а на наше правительство нашел столбняк. Президент упивается своей властью и тайными сделками, а Конгресс насилует налогоплательщиков.
Тут Мун заметил новую черту, появившуюся в характере Волшебника: теперь он не боялся смерти по другой причине, чем тогда, во Вьетнаме, когда он просто считал себя непотопляемым. Теперь он не боялся смерти потому, что понял, что жизнь и смерть переплетены друг с другом, что смерть не конец, а, наоборот, начало.
— Я ушел из ЦРУ, потому что у него на заднице висели кровожадные псы из средств массовой информации, которые не отличат оперативной инициативы от банки голландского пива. — Он разглагольствовал, привалившись боком к камину. Мун видел, что он был необычайно доволен собой. Более самодовольного выражения лица у Волшебника он никогда не видел.
— С тех пор, как я стал, так сказать, независимым, я сам принимаю решения. У меня все еще есть босс, но я работаю по собственной программе. У него может быть на уме одно, а у меня — другое. Он не такой осел, как все они там, но все же я не думаю, что он бы одобрил то, чем я занялся. Как и все остальные в ЦРУ, он невольник собственной власти.
— И кто же он? — В смысле, кто кого дурачит? Ты не можешь иметь независимость и босса одновременно.
Волшебник осклабился.
— Это тебе бы хотелось знать, держу пари. Да и вообще, дорогой Мун, тебе бы хотелось получить ответы на многие вопросы, касающиеся моих тайн. Ты ведь ошивался в Шане, не так ли? Ну и как, удалось тебе раскопать что-нибудь? Наверно, нет. Иначе бы ты не приперся сюда. Тебе бы, например, хотелось знать, кто продал вас с Терри: Адмирал Джумбо или Генерал Киу? Но, должен тебе сказать, что ты обращаешься не по адресу. Я не делюсь информацией, особенно с кхмером, который спит и видит, как бы уничтожить меня.
— По твоему приказу убит Терри, — сказал Мун. — Убивая тебя, я бы, наверное, почувствовал глубокое удовлетворение.
— Вот как? — удивился Волшебник. — Только не говори мне, что тобою движет чувство справедливости. Ты ведь у Терри Хэя работал овчаркой, как Транг — у меня. Единственная разница между вами состоит в том, что Транг знает свое место.
— Ты просто глупец, если действительно так думаешь.
— Тяф! Тяф!
— Терри был мой друг. Мой единственный друг. Волшебник повернул пистолет дулом к себе, положил на ладонь левой руки и протянул Муну. — Хорошо. Если ты серьезно настроился на месть, иди сюда и убей меня.
Мун не пошевелился. Его в эту западню не заманишь. Волшебник и во время войны был большим мастером приближаться к врагу вроде как с пустыми руками. Ощущение своей неуязвимости сродни жадности, а жадность ведет к беспечности. А беспечный человек на войне — кандидат в покойники.
— Вы с Терри были правы, связав свою судьбу с Шаном, — сказал Волшебник. — Там неиссякающий источник всего: денег, власти, жизни и смерти. Но знаешь ли ты, мой дорогой Мун, сколько людей погибли там в горах, не сумев отличить одно от другого? — Он засмеялся. Пистолет все еще лежал на его ладони, как кусок мяса в крысоловке. Мун не смотрел на него.
— Ты хитрая бестия, — не мог не признать Волшебник. — И службу знаешь. Даже Терри бы здесь купился.
— Твоя ненависть выдает тебя с головой, — сказал Мун. — В конце концов, она тебя же и уничтожит. Сожжет тебя изнутри, как избыток чувственных наслаждений.
Волшебник опять рассмеялся.
— Здорово у тебя получаются буддийские проповеди, дорогой мой Мун, убийца со стажем!
— Война вынуждает людей совершать всякое.
— Хреновина!
— Разве? Ты ведь более, чем кто-либо, знаешь, что война может сделать с человеком. Смерть — ничто, по сравнению с ужасами, которые помнишь, психическими аномалиями у переживших войну.
— Короче!
— Ты помнишь девочку, которая плакала так жалобно? — напомнил ему Мун. — Она была такая беспомощная, такая жалкая. С вьетконговской гранатой, привязанной у нее подмышкой. Что ты запомнил из этого эпизода, интересно мне знать: ее плач или грохот взрыва, когда ты выстрелил в нее, взорвав гранату? Лично я помню и то, и другое, да с такой ясностью, будто это все случилось только вчера.
