Я набрал номер охлопковского телефона.
Думаю, что есть ситуации, когда результат каких-то предварительных раздумий и предчувствий сказывается на решении, принимаемом мгновенно и, казалось бы, неожиданно, необдуманно. В случае успеха мы говорим: я сделал это чисто интуитивно, тогда как на самом деле в подкорке шел длительный процесс, который и заставил совершить тот или иной решительный и жизненно важный шаг.
Мне не хотелось идти во МХАТ, несмотря на предопределенность моей актерской судьбы в его стенах, — а может быть, именно в силу этой предопределенности; не хотелось, несмотря на то, что, поступая во МХАТ, я тем самым сразу связал бы свою судьбу с зарождающимся «Современником» и мог бы стать одним из основателей дела, возглавляемого Олегом Ефремовым.
И напротив, мне хотелось пойти в чужой, малознакомый Театр имени Маяковского к «формалисту» Охлопкову, о котором я почти ничего не знал. А тут еще Гамлет замаячил, мой юношеский сон, моя смутная мечта, которая грозилась теперь обернуться явью…
Решение было принято мгновенно. Я точно ждал этого звонка моей сокурсницы. Я почему-то ни секунды, ни секунды не сомневался в успехе начинающегося! Собственно, и все дальнейшее, связанное с поступлением к Охлопкову: разрыв с МХАТом, отказ от съемок на «Ленфильме» и иные поступки я совершал мгновенно и действовал крайне решительно, несмотря на все трудности, связанные с этим, отговоры, уговоры и предостережения. Буквально за сутки судьба моя была решена.
Итак, в десять вечера я позвонил Николаю Павловичу. Подошел он.
— Алло…
— Здравствуйте, Николай Павлович. Вас тревожит студент МХАТа Миша Козаков. Соня Зайкова сказала мне, чтобы я вам позвонил.
— А-а, здравствуйте. Очень правильно, что позвонили… Вы, кажется, приняты во МХАТ?
— Да.
— Вы уже оформились туда?
— Нет, я только заполнил анкету. Комиссии по распределению не было.
— Так. Тебя как зовут? Миша, кажется?
— Да.
— Ну вот что, Миша. У меня к тебе интересный разговор. Ты как вообще, у меня что-нибудь видел?
— Да, Николай Павлович, видел.
— Это хорошо, что видел… Да, так вот… Миша? Я правильно говорю?
— Да, Николай Павлович, правильно.
— Это хорошо, что правильно… Ты мог бы завтра мне что-нибудь почитать?
— Что, например, Николай Павлович?
— Какой-нибудь монолог… Ну хоть Чацкого, можешь?
— Вообще-то, Николай Павлович, я этот монолог не читаю, но по средней школе еще помню.
— Ну вот и молодец. Прочтешь мне Чацкого и еще что-нибудь.
— Я, Николай Павлович, могу «Королеву Элинор», английскую балладу в переводе Маршака.
— В переводе Маршака — это хорошо. Ну вот Чацкого и эту королеву, как ее…
— Элинор, Николай Павлович.
— Да, Элинор… Ты как завтра, свободен часов в двенадцать?
— Да.
— Слушай, давай приезжай в Переделкино на дачу к Штейнам. Ты же у них бывал раньше?
— Да.
— Ну и отлично. Вот там и встретимся. Хорошо?
— Хорошо, Николай Павлович.
— Ну и хорошо, что хорошо… Значит, в Переделкине в двенадцать у Штейнов. Запомнил?
— Запомнил, Николай Павлович.
— Ну, будь здоров, Миша. Миша?
— Да, Николай Павлович. Миша.
— Будь здоров, Миша Козаков.
— До свидания, Николай Павлович.
И — ту-ту-ту…
Он уже повесил, а я все держу трубку у уха. Моя мама смотрит на меня с осуждением.
— Зачем ты к нему поедешь? Ты же принят во МХАТ.
— Мама, я к нему поеду. Поеду, и все. Баста. На эту тему разговоры окончены.
— Ну, дело хозяйское.
Мама резко повернулась, ушла к себе.
В двенадцать дня я уже в Переделкине.
Жду Охлопкова. Открывается калитка штейновской дачи, входит — «сам». Я впервые вижу его «живого»: не из зала кино или театра, а вот так, на расстоянии десяти шагов. Высокий, красивый. Седая голова, курносый нос, толстые губы, обаятельная улыбка. Приближается. Светлая рубашка навыпуск, с короткими рукавами, по тогдашней моде, узенькие, тоже по моде, светлые брюки, мягкие туфли. Комильфо. Покойный писатель А. Б. Мариенгоф, соавтор моего отца, шутил: «Охлопков — это смесь кацапа с лордом…»
А. П. Штейн и его жена Людмила Яковлевна, именуемые мною в детстве «тетя Люся» и «дядя Шура», представляют меня Охлопкову и удаляются, оставляя нас на веранде одних.
Для начала последовал какой-то малозначительный разговор о дипломных спектаклях. «Что играл?.. К сожалению, не видел…». Что-то о картине Ромма, где играет Козырева, о самом Ромме, о чем-то еще. «Ну ладно, почитай мне». Читаю «Королеву Элинор». Слушает внимательно. По лицу ничего нельзя понять. Светлые глаза смотрят то ли серьезно, то ли смеются — не разберешь. Закончил. Жду.
