Лэрд Аберноки и Дерта ударил его по лицу, желая привести в чувство, но визг и крики продолжались. Затем глаза лейтенанта закатились, и он принялся кусать свой собственный язык. Изо рта у него побежала кровь.
— Возьмите его и крепко держите! — скомандовал полковник Макдональд.
Пара физически наиболее крепких коммандос схватила лейтенанта. Лэрд Аберноки и Дерта выхватил свой кинжал и, разжав челюсти лейтенанта, сделал так, что кусание языка прекратилось. Правда, лейтенант принялся тут же грызть стальное лезвие. Его тело конвульсивно изогнулось. Но постепенно конвульсии лейтенанта затихли, как и его крики, которые перешли в негромкие рыдания. Теперь из глаз бедолаги непрерывно катились слезы. Макдональд обхватил лейтенанта руками и прижал к себе. И держал его в своих объятиях до тех пор, пока тот, беспрерывно рыдая, не умер на его руках.
* * *
— Эти английские ублюдки когда-нибудь сдадутся? — прокричал Матц со своего водительского места. — Моя голова уже не выдерживает — она раскалывается от непрерывных выстрелов. И ты только посмотри на эту чертову башню, Шульце, — такое впечатление, что кто-то целый год молотил ее огромной кувалдой!
Шульце кивнул. Он произвел по выстрелу в каждую из прорезей башни и затем методично всаживал снаряд за снарядом в ее стены так, что теперь от нее уже практически ничего не осталось. Тот, кто когда-либо видел орудийную башню батареи Геббельса, теперь ни за что на свете ее не узнал бы.
— Они должны быть настоящими сумасшедшими, чтобы сидеть там и выдерживать такую пытку, вместо того, чтобы выйти и сдаться, — пробормотал шарфюрер. Усталым жестом он вытер пот со лба, кожа которого была докрасна обожжена августовским солнцем, и бросил взгляд на первую роту, которая по-прежнему лежала на земле, дожидаясь, пока засевшие в орудийной башне англичане сдадутся, и не желая подниматься в бой.
— Как бы то ни было, Матц, фон Доденбург все равно не сможет поднять этих юнцов в атаку, — бросил Шульце. — Поэтому заставить англичан сдаться должны мы.
— Да, все как всегда: старикам-ветеранам достается самая грязная работа, — пробормотал роттенфюрер.
Тяжело вздохнув, Шульце загрузил новые снаряды в лоток подачи и вновь уселся за раскалившимся от выстрелов орудием танка.
— Ну что ж, Матц, тебе пора принять таблетку аспирина, чтобы твоя дурная голова не раскололась от грохота, — процедил он сквозь зубы. — Начинаем снова.
Он сделал выстрел, за ним — другой, и карусель артиллерийской канонады опять завертелась.
— О, великий Боже, — пробормотал Матц, плотно прижимая ладони к уже кровоточащим от грохота выстрелов ушам, — как долго все это будет продолжаться?!
* * *
Точно такой же вопрос задавал себе и полковник Макдональд, когда оглушительная канонада началась снова. Он оглядел внутренность орудийной башни, затянутую дымом и пылью, и понял по лицам своих людей, что те уже на пределе. Коммандос погрузились в подобие странного полулетаргического состояния. Их глаза были широко раскрыты, уставившись в никуда, и практически единственным признаком жизни на их грубых обветренных лицах были нервные спазмы, пробегавшие по ним всякий раз, когда немецкий танковый снаряд ударял по башне. В промежутках же между выстрелами был слышен лишь голос Мензиса, нараспев читавшего церковные псалмы. Он повторял вновь и вновь: «Господь — мой поводырь…»
Держась за стенку и опираясь на нее, лэрд Аберноки и Дерта медленно поднялся на ноги, выпрямившись в полный рост, и выдохнул:
— Парни… мне кажется, с нас этого уже хватит.
При этом полковник с трудом узнал свой собственный голос.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем его люди откликнулись на его слова. Наконец они повернули свои лица и уставились на него в немом ожидании.
— Парни, мы будем сдаваться, или как?
Казалось, опять прошла целая вечность, прежде чем люди отозвались. На этот раз все они отрицательно покачали головами.
Лэрд Аберноки и Дерта улыбнулся.
— Спасибо, ребята.
Он набрал в грудь побольше воздуха и заговорил громче:
— Тогда вставайте. Поднимайтесь на ноги. Вставайте, сборище беременных пингвинов, — да не забудьте вынуть пальцы из ушей. Ну же, живее!
