– Что?
– Завела еще поросенка Борьку. Все косит под даму с собачкой. Не знает, как лучше себя публике преподнести. Я просто со смеху умирал, когда увидел, как она в белом длинном платье, под зонтиком, вышла на прогулку с поросенком. Наш местный народ дикой, эти вывихи московские не принимает. Один дедок подслеповатый остановил ее и спрашивает:
– С сыночком вышла милая погулять?
Капель баба грубая, ему отвечает:
– Старый, ты что совсем ослеп, разуй глаза.
Дед наклонился, попялил глаза и говорит:
– Мать честная, говорила бабка мне покойница, что до чертиков допьешься, не верил я. Сыночек твой? – дед снова ее спрашивает.
– Дед, да ты еще и глухой!
Дед нагнулся и погладил поросенка.
– Да это же поросенок.
– А ты кого хотел увидеть?
– А я думал дитя в коляске, а тут смотрю на поводке, подумал мне мнится!
Дело на площади происходило. Около них остановилось уже несколько человек и стало прислушиваться к разговору. И тут дедок добил мою Капель. Он ее громко так спросил:
– И как же ты его милая родила? Ничего не пойму уже в этой новой жизня. Мужики стали бабами, бабы в мужиков ипирируются. Кто он милая есть-то? Не сыночек?
Ну, тут наша Капель натянула поводок, Борьку в обратную сторону развернула и шасть обратно домой. Борька первые дни вместе с нею в доме жил. Вместе они ели-спали, или отдельно, это я не знаю, только место Борьки теперь рядом со страусом Васькой. И представляешь, я должен за обоими бесплатно ухаживать. Где тут справедливость? А она деньги не платит третий месяц. Говорит, потерпите еще чудок или забирай Ваську. А сколько терпеть?
Этот вопрос можно было бы и не задавать. Глубинка живет еще ветхозаветными понятиями. Обещал – держи слово. Пришлось только посочувствовать Даниле.
– Не переживай, раскрутим мы этого Гуся. Отдаст он ей ее выгоду.
– Ты думаешь, получится?
– Куда он денется! – ответил я с напускной уверенностью.
А вот и наша подружка Настя. Две косички, ножки будылки. Она издалека увидала нас, но не поспешила навстречу. Гордая. Мы должны первые подойти. Поздоровались.
– Привет!
– Привет!
– Куда собрались? – спросила Настя.
– К тебе!
– Соскучились?
– Ага! – съязвил Данила и выдал незамысловатый комплимент. – Надоело со свиньями возиться, вот решили сменить кумпанию.
Перед выходом из дома Данила вылил на себя флакон дешевого одеколона, и теперь от него несло как от парфюмерной фабрики расположенной рядом с животноводческой фермой. Настя втянула носом воздух.
– Чем ты поливаешься?
Я Даниле говорил, что не стоит себя так сильно брызгаться, он не послушался.
– Парфюмом. Чем же еще? – ответил он и стал наливаться красной краской.
– Да? А я думала бражкой! – Поддела его Настя и предложила: – Понюхай, как я пахну и как ты!
Они долго, как собаки обнюхивали друг друга. Наконец, мой вспотевший дружок отвернул голову в сторону.
– Запаха почти никакого! – сказал он, – так, чуть-чуть чем-то воздушным пахнет, а чем не поймешь. Экономишь наверно или боишься, что мать увидит, как ты ее духами пользуешься? Налей в жменю и оботри себя, – посоветовал он Насте, – будешь по улице идти, прохожие на тебя будут оборачиваться.
– Они и так оборачиваются.
– На страшилище.
– Сам урод!
Обменявшись комплиментами, надулись и замолчали. Затем разговор плавно перетек на наши дела. Данила сунул ей записку и вкратце рассказал, что соседка не рассчиталась ни с ним, ни с его бабкой, а виной всему Г.Б. Гусь.
– Он с Капель удержал свой долг, и ей теперь нечем со мною расплатиться. – плакался Данила. – А у меня такие планы были, такие планы! Я такое дело хотел провернуть. На миллион!
– Какое дело? – спросила Настя. Данила замялся.
– Кролей хотел завести. А то не успеешь зарезать борова, как бабка нового поросенка покупает. Надоело.
Настя вертела записку и так и эдак. Наконец сказала:
– Если бы имя и отчество этого Гуся было полностью написано, мы бы его быстро разыскали. Дискета у меня есть московская с адресами. И заставили бы поделиться.
Данила наморщил лоб.
– Богданыч, она его называла по мобильнику. А когда закончила трепаться, сказала: ну Гришка, ну подлец, так подсуропил. Представляешь, ничего мне не заплатила и укатила.
