Доставку троса пришлось брать на себя, и хорошо, согласился поучаствовать моторист-малаец. Что я зря ввязался в эту историю, сказал себе по пути туда раз сто. Матросы на терпящей бедствие шхуне успели трос принять и закрепить. Только ее очень быстро развернуло волной, станцевавшей танго на отмели. Так что следующий вал, закрутившийся и вздыбившийся на мелком месте, стал играть мотоботом. Я почувствовал себя на аттракционе «американские горки». Нос мотобота задрало вверх, я и оглянуться не успел, как меня накрыла волна, сдернула с палубы словно пушинку, пронесла над фальшбортом и утащила с собой. Потом прокрутила, ввинчивая вниз, в глубину.
Делать нечего, я ушел вглубь, в прохладную муть, а сверху наплыл мотобот и безжалостно отсек мне выход на поверхность. Я почти ничего не соображал, но догадался, что мотобот не затонул, однако не стоит сразу пытаться всплыть, иначе попаду головой в днище. Там наверху остался шум и ярость стихии, но внизу были холод и мрак пучины, есть отчего запаниковать. И в самом деле несколько секунд я, вернее мое сердце, металось и дергалось в панике. Но затем пульс вдруг разгладился, я ощутил глубинный покой окружающего меня пространства. Ничего вокруг не было. Завеса пустоты отгородила меня от всего.
Она будто растворила меня, тогда и забрезжила искра где-то в сердцевине меня, следом другая, третья. Они стали подниматься от моего крестца по позвоночному столбу и двигаться к конечностям, становясь по пути больше, напоминая уже бабочек с серебристыми крылышками, давая импульс, вырабатывая силу. Наконец я поплыл вбок, почти не думая о дыхании. Одолел метров десять и всплыл там, где мотобот не смог бы убить меня при всем желании. Голос мой был полностью заглушен шумом лютующих волн, но через минуту моторист, приметив среди пенистых барашков мою голову, распознал ее как человеческую. Я ухитрился поймать брошенный линь, и меня, надрывно кашляющего полуутопленника, потащило к борту.
А когда окончательно пришел в себя и обтерся, уже на «Принцессе Путри», надо было решать, что делать с людьми, принятыми к нам с плотов. И с той посудины, что стащили с мели. Внутри нее плещется вода, мореходности никакой, идти своим ходом не может. Так что надо принимать с нее матросов, рыбаков, полных мудаков или кто они там.
Пришвартовали шхуну борт к борту, приняли экипаж, а затем отдали волнам на забаву. Когда ее, с позволения сказать, экипаж карабкался к нам на борт по спущенной сетке, прямо как паучки – тоненькие ручки-ножки, крохотные коричневые задницы, – я почувствовал под ложечкой неуверенность в завтрашнем дне. Эти ребята способны принести неприятности.
Команда шхун, судя по наколкам, состояла из даяков-ибанов, племени, где мальчик не становится мужчиной, пока не отрезал голову хоть одному врагу. Пусть маленькую и никудышную, но изволь отчикать и притащить чью-то башку. Сейчас от них несло по́том, тухлятиной, страхом. И еще опасностью. Из-за этого комбинированного запаха, по правде говоря, у меня самого начинали поджилки трястись. Часть из них разместили в кубрике, выгнав оттуда китайских матросов. Остальных отправили в единственный трюм, выдав одеяла и по миске теплого риса и взяв обещание не делать там хотя бы по-большому. Но, к бабке не ходи, все гальюны окажутся засорены и унитазы забиты к концу дня, а по всем палубам будут следы от дерьма в виде отпечатков маленьких босых ножек.
«Принцесса Путри» снова двинулась к «Батавии», опоздание будет минимум шестичасовое. Радиограммы от господина Чу я даже не читал – сладкое на потом. Встречный ветер за это время прибавил пять метров в секунду, шторм стал семибалльным, ветер рвет гребни волн и стреляет пеной как из пушки.
Я заглотил сто пятьдесят граммов японской водки «Сантори», сейчас и такого было достаточно, чтобы отрубиться.
Сон был крепкий, но неспокойный; летаргический, что ли. Я словно чувствовал пузырчатую гущу своих легких и прочие свои потроха. Все громыхало – это работали мои органы, трепетали сосуды, как ритм-секция било сердце. Затем стал ощущать ниточки энергии, выходящие из-за завесы, за которой пряталось черное солнце, – пронизывающие и созидающие нас всех. Теперь я чувствовал гофрированную поверхность кондиционера в метре от койки, пупырышки краски, образованные протечками на потолке, даже текстуру картины Леонардо да Винчи «Мона Лиза», которую купил все на том же базаре, ни в одной молекуле не отличимую от оригинала. А потом меня втянуло в какую-то огромную воронку, где мое тело растрепали бешеные ветры, как на Юпитере, оставив только переливы багровых и сиреневых красок, которые слились с такими же красками снаружи. Цвета сгущались и смешивались, пока не превратились в слегка посверкивающую мглу. Это было бы похоже на смерть, если б не просверки моего сознания. Они вспыхивали там и сям, взмахивая серебристыми крылышками бабочек, которые отсвечивали лучи невидимого черного солнца, и у меня не было границ…
