Он взмахнул шпагой, собираясь отсечь шпагой кусочек ее нежной щечки, на которой еще горели его поцелуи.
Но тут дама сказала, что он бесчестен...
«Молчите! – воскликнул он.– Вы твердили, что любите меня больше всего на свете. Сейчас вы говорите совсем иное. Каждый вечер вы поднимали меня ступень за ступенью к небесам. И вот сегодня одним ударом низвергли в ад и надеетесь еще, что ваша женская слабость спасет вас от гнева любовника. Нет!»
Дама, сраженная силой его ярости, не медля ни секунды, воскликнула: «Мой, Бартоломео, я твоя!» А он, отступив от нее на три шага, сказал: «Ах ты, придворная кукла, пустое сердце! Тебе дороже твоя краса, чем твой возлюбленный! Так получай же!»
Она побледнела и покорно обратила к нему лицо, ибо поняла, что запоздалая ее любовь не может искупить прежней лжи. Флорентиец нанес ей удар шпагой, как задумал. Затем, бежал из дома и покинул страну.
Муж красавицы, которому так и не пришлось испытать нападения флорентийцев, ибо они увидели свет в окне его дворца, спокойно вернулся домой и нашел жену раненой– без левой щеки.
Превозмогая боль, она не обмолвилась ни словом, ибо с минуты своего наказания полюбила Бартоломео Манчини больше жизни.
Муж, однако, стал доискиваться виновника ее ранения. И по той причине, что никто не заходил в его дом, кроме флорентийца, он принес королю жалобу.
Король послал погоню за ваятелем с приказом поймать его и повесить, что и должно было произойти в городе Блуа.
В день казни некая благородная дама пожелала спасти от петли смелого юношу, предположив, что он может оказаться отличным любовником. Она обратилась к королю с прошением о помиловании Бартоломео Манчини. На что король милостиво дал согласие.
Но наш флорентиец доказал, что он глубоко предан даме, чей образ завладел им навсегда. Он удалился в монастырь, постригся в монахи, позднее стал кардиналом, прославился как ученый и, дожив до старости, любил повторять, что жизнь его красна воспоминаниями о радостях, выпавших ему в годы бедной и несчастной молодости, когда некая дама подарила ему столько блаженства и столько муки.
Иные рассказывают, что названному Манчини довелось еще раз встретиться со своей дамой, щека коей зажила. И что на сей раз он не ограничился лишь прикосновением к ее юбкам.
Прочие же утверждают, что сие невозможно, ибо сердцем он был благороден и высоко чтил святые восторги истинной любви.
Бывают в нашей жизни такие несчастные встречи, ибо повествование сие истинно от начала до конца».
На этом Леонарда закончила чтение и закрыла книгу.
– Что, это все? – недоуменно спросила Фьора.
– Все,– просто ответила Леонарда.
– И там ничего не написано о том, кем были эта знатная дама и ее муж?
Леонарда едва заметно улыбнулась.
– Думаю, об этом нетрудно догадаться.
Фьора надолго замолчала, задумчиво глядя куда-то в стену.
– Наверное, такой юноша никогда не мог бы стать моим возлюбленным.
– Почему?
– Меня мало волнуют удовольствия. Мне нужны чувства.
Вздохнув, Леонарда ответила:
– Дай вам Бог, госпожа, и чувств, и удовольствий...
Если бы Фьора знала, как долго ей придется идти к тем самым желанным чувствам, о которых она мечтала...
