— Что хмуришься?
— Мать приболела.
— Что-нибудь нужно?
— Пока нет. С врачом говорил — советует на курорт отправить. Сегодня ребята отвезут, отдохнет месяц, восстановится.
— Будем надеяться.
— Старенькая она совсем стала.
— Сколько ей будет?
— Семьдесят четыре.
— Еще не возраст, — успокоил его Бройслав, хоть так не считал. Пожила старушка. Вот тоже судьба — полжизни ребенка себе вымаливать, а остальную половину о нем заботиться. Получается, семьдесят лет жизни на одну идею убить и только ею жить. Хотя это как раз Бройславу было понятно, и оттого Евгения Ивановна, мать Гарика, у него только положительные чувства вызывала. К тому же и женщиной была тихой, доброй, не нудной и ворчливой, как его мать, на больное не давила, ничего не требовала, не связывала, не обязывала — редкостный человек.
— Что ей на день рождения подарить?
— Да ей, как обычно, ничего не надо.
— Ясно, — улыбнулся. — Ничего кроме одного — с нами увидеться.
— Ну.
— Значит, себя и подарим. Отложи все дела на неделю, с ней побудем. Ты, кстати, можешь на месяц остаться.
— Нет, я тебя одного не оставлю. Да и что мне там делать? За неделю взвою от скуки. И матери не отдых, а хлопоты, начнет опять блинами да оладьями пичкать, из кухни не вылезать. Кому надо?
— Тоже верно, — согласился Энеску, покосившись в окно. — Долго еще ехать?
— Почти прибыли.
Макрухин фактически протрезвел, но в себя еще не пришел. Голова тяжелая, в глазах туман стелется и хочется лишь одного — горизонтальное положение на сутки принять. А не получается, работать надо.
Семен потер в сотый раз глаза и опять уставился на визитку, всученную ему секретаршей вместе с пятой кружкой крепкого кофе. Золоченые буквы на кремовом фоне: Энеску Бройслав Вольдемарович, и больше ничего, ни единых координат. Что за перец с горы? Что за загадки с утра? И на хинди они ему?
Валька — дура, — недовольно глянул на секретаршу: сама разобраться не может, что ли? Или думает шеф всех подряд с улицы принимать станет?
— А-а… не пойти ли ему в лабиринт к Минотавру, Энеску этому? — поморщился, качнув визиткой в пальцах. Рука тянулась ее в резак для мусора скинуть, а что-то внутри Макрухина останавливало.
— Семен Яковлевич, господин Энеску записался на прием три дня назад…
— Хоть три года вперед…
— Это же Орион! — качнулась к нему раздосадованная женщина: совсем спятил! И чуть кулачком ему по лбу не постучала, видя вялую работу мысли в мутных с похмелья глазах — да, очухивайся ты быстрее и шевели извилинами!
— Энеску! Точно! — Дошло! Ничего себе, какую птицу в его курятник надуло!
И вскочил:
— Придержи в приемной: коньячок там, конфеты, журналы! Мне пять минут надо!
— Хорошо, — заверила и выплыла из кабинета, готовя дежурную улыбку на ходу, а Макрухин к шкафу метнулся, костюм с рубашкой срочно менять. Бритвой зажужжал, приводя себя спешно в порядок. Если этого клиента упустить — будет последним лохом. Он, может, всю жизнь вот на таких акул рыбачил, и если срастется, получится на крючок взять… а не пошел бы Чигинцев в туман за поворотом!
Валентина всяких мужчин повидала — клиентура Макрухина примечательная, с достатком меньше зеленого полмиллиона в год редко берет, да и служащие у него как на подбор, только успевай себя в руки брать, слюнки вовремя утирая. И вроде удавалось, а тут уехала. Увидела дивную процессию из трех шкафов и двух дядечек с обложки, застыла в ступоре, прижимая поднос к груди, как щит.
— Я Энеску, — представился тот, что невольно все Валино внимание на себя забрал.
— Конечно, — кивнула, дурой себя чувствуя. — Конечно.
И ни с места. Взгляд сверяет оригинал с мечтой европейских женщин, фото которого в последнем номере журнала во всем очаровании представлен, лично Валентиной исследован и даже в прикроватную тумбочку сунут, чтоб не потерялся. Что артисты, звезды эстрады и манекенщики? Лучшие гримеры и фотографы из любой Бабы-Яги и Кощея Бессмертного Афродиту и Аполлона за сходную цену сделают. Это она не понаслышке знала и лично не раз убеждалась в глобальном отличии фотокопии и оригинала. Порой пока не представятся — так и не узнать, а тут наоборот выходило — фото: а-а, а оригинал: о-о-о. Больше и слов нет.
